– Все, что я могу для вас сделать, это задержать вас под арестом, пока вам не пришлют из Рима новый паспорт на то же имя, которое вы назвали. Несчастье потерять паспорт может случиться только из-за легкомыслия, и кардинал научится не давать поручений разгильдяям.

Затем он приказывает заключить меня под арест в большой казарме, расположенной в предместье города, называемом Санта-Мария, после того, как я напишу в Рим о высылке нового паспорта. Меня отвели на почту, где я написал кардиналу о моем несчастье, умоляя его отправить, не теряя времени, мне паспорт, и отправил письмо эстафетой. Я просил его направить паспорт непосредственно в военный секретариат. После этого я обнял Беллино-Терезу, которую эта помеха привела в отчаяние. Я сказал ей ждать меня в Римини и был вынужден снабдить ее сотней цехинов.

Она хотела остаться в Песаро, но я ей отсоветовал. Я велел отвязать мой чемодан и, увидев, как она уехала, дал отвести себя в большую кордегардию. В такие моменты всякий оптимизм становится, в принципе, сомнителен, но стоицизм, который призвать бывает нетрудно, смягчает его дурное влияние. Самую большую заботу у меня вызывало беспокойство Терезы, которая, видя меня вырванным таким образом из ее рук в первый же момент нашего единения, задыхалась, стараясь подавить свои слезы. Она бы меня не покинула, если бы я не уверил ее, что через десять дней она увидит меня в Римини. Мне пришлось, однако, ее очень уговаривать, что она не должна оставаться в Песаро.

В Санта-Мария офицер отвел меня в кордегардию, где я остался, сидя на чемодане. Проклятый каталанец даже не удостоил меня ответом, когда я сказал ему, что у меня есть деньги, что я хочу постель и слугу, чтобы сделать то, что мне необходимо. Я вынужден был провести ночь, лежа на чемодане, без всякой еды, среди солдат – каталанцев. Это была моя вторая ночь такого рода в череде подобных дивных ночей. Мой Гений развлекался, заставляя меня производить такие сравнения. То была суровая, но необходимая школа, особенно для человека с натурой негибкой и легкомысленной.

Чтобы заткнуть рот философу, который осмеливается сетовать на то, что в жизни человека страданий больше, чем удовольствий, спросите его, хотел ли бы он жизни без тех и других. Он вам не ответит, либо схитрит, потому что если он ответит, что нет, значит он ее ценит высоко, а если так, то значит он признает ее приятной, каковой она не может быть, если она мучительна; если же он отвечает, что да, он признается в том, что он глупец, потому что вынужден находить удовольствие в безразличии.

Когда мы страдаем, мы испытываем удовольствие от надежды прекращения страданий; и мы никогда не разочаровываемся, потому что на крайний случай у нас есть сон, в котором счастливые мечты нас утешают и успокаивают; и когда мы наслаждаемся, размышление, уменьшающее нашу радость, никогда нас не тревожит. Само удовольствие в своей актуальности всегда чистое, страдание – всегда ограниченное.

Вам двадцать лет. Повелитель универсума сказал вам, – я даю тебе тридцать лет жизни, из которых пятнадцать будут мучительными, а пятнадцать – прекрасными. И те и другие продолжатся непрерывно. Выбирай. Хотел бы ты начинать с мучительных или с прекрасных?

Признайтесь, читатель, такой, какой вы есть, что вы бы ответили Богу: – я начну с пятнадцати несчастных лет. В твердом ожидании счастливых пятнадцати лет я уверен, что найду силы пренебречь страданиями.

Видите, дорогой читатель, значение этих рассуждений. Умный человек, поверьте, не будет никогда абсолютно несчастным. Он почти всегда счастлив, говорит мой учитель Гораций, nisi quum pituita molesta est.