Я быстро вскакиваю, чтобы пойти задушить Беттину, и в этот момент ничто не может утолить моей ярости, но теперь дверь закрыта. Я бью изо всей силы в дверь, собака лает, я возвращаюсь к себе, я запираюсь и иду спать, чтобы восстановить мою душу и мое тело, потому что я хуже, чем мёртв.

Обманутый, униженный, обиженный, ставший объектом презрения счастливого и торжествующего Кандиани, я провел три часа, вынашивая самые черные планы мести. Отравить их обоих мне казалось в этот несчастный момент недостаточным. Я составил сначала трусливый план идти в деревню, чтобы рассказать обо всём доктору. Мне было всего двенадцать лет, и мой разум еще не получил холодной способности разрабатывать проекты героической мести, порожденные чувством чести. Я только еще приобщался к случаям такого рода.

Находясь в таком состоянии ума, я слышу из-за моей внутренней двери хриплый голос матери Беттины, которая просит меня спуститься, потому что её дочь умирает. Раздосадованный, что она умрёт прежде, нежели я её убью, я встаю, спускаюсь и вижу ее в постели её отца, в ужасных конвульсиях, окруженную всей семьёй, полуодетую, извивающуюся. Она сгибается, выгибается, раздавая беспорядочные удары кулаками и ногами и сильными толчками то одному, то другому, избавляясь от желающих её удержать. Видя эту картину и находясь под впечатлением ночной истории, я не знаю, что думать. Я не знал ни природы, ни уловок, и был удивлен, видя себя холодным зрителем, способным владеть собой при виде двоих, из которых я намеревался одного убить, а другого обесчестить. Через час Беттина уснула. Акушерка и доктор Оливо прибыли одновременно. Первая сказала, что это были истерические припадки, и врач сказал, что дело не в матке. Он предписал покой и холодные ванны. Я посмеялся над ними, ничего не сказав, потому что знал, что болезнь этой девушки происходит только из-за её ночных трудов или из опасения, что моя встреча с Кандиани станет известна. Я решил отложить свою месть до возвращения врача. Я был далек от мысли, что болезнь Беттины притворство, потому что казалось невозможным, чтобы у нее было так много сил.

Проходя через комнату Беттины, чтобы вернуться к себе в комнату, и увидев её сумочку на кровати, я сунул туда руку. Я нахожу записку, я вижу почерк Кандиани, я иду в свою комнату, чтобы прочитать её, удивленный безрассудством этой девушки, потому что мать могла её найти и, не умея читать, отдать её доктору, своему сыну. Я подумал, что она потеряла голову. Но что сталось со мной, когда я прочитал эти слова: Поскольку ваш отец уехал, не нужно оставлять дверь открытой, как в другие разы. После обеда я пойду в вашу комнату; вы найдете меня там. После краткого размышления меня одолел смех, и, найдя себя простофилей, я счел себя излечившимся от любви. Кандиани мне показался заслуживающим прощения, а Беттина – достойной презрения. Я был рад, что получил отличный урок на будущее для моей жизни. Я нашел даже, что Беттина права, предпочтя мне Кандиани, которому было пятнадцать лет, в то время как я был еще ребенком. Вспоминая, однако, удар ногой, который он мне влепил, я испытывал желание его вернуть.

В полдень мы обедали на кухне из-за холода, когда Беттина упала в конвульсиях. Все побежали, кроме меня. Я спокойно закончил обед, а потом пошел заниматься. К ужину я увидел на кухне кровать Беттины рядом с кроватью её матери, и остался равнодушен к этому, так же как и к шуму, который производился всю ночь, и к замешательству на следующий день, когда ее припадки возобновились.

К вечеру доктор вернулся со своим отцом. Кандиани, боясь моей мести, пришел спросить меня, каковы мои намерения, но быстро убежал, увидев меня идущим на него с ножом в руке. Я не думал рассказывать доктору грязную историю: проект такого рода мог существовать при моем характере только в момент гнева.