Потому из него и не получился Сочинитель, а лишь очередная копия Автора псевдо-жизни.

Антоша Чехонте начал с весёлости.

Придумывал смешные рассказы, за них платили. Сколько он их начиркал – не счесть. От типов шёл. Смеялся над их пороками. Но не глуп был и искренен, и развивалась в нём Художественность.

Симпатичный, умный человек. А навалилось на него бремя творческое, грустен стал ему мир, несовершенен.

Главное прочувствовал – должен измениться человек физически. Но когда ещё это будет! А пока – Россия в грязи и в дураках. Персонаж эдакий – с мировой тоской внутри, но с импульсивной творческой энергией. Похоронщик уходящего мира.

Смыслов в нём почти не было. Идей почти не было. Хотя всё как бы знал, о любом мог блестяще высказаться. Людские судьбы, как медик анатомировал.

Чехов попал в период, когда Творческое Начало стало уходить от единичных авторов ко многим. «Одеяло» Творческого Начала разодралось на частички. И теперь каждый имел словно кусочек истины и было трудно развить в себе полноценную Художественность. Поэтому все были яркими, но не цельными, вспыхивали и гасли – то здесь, то там.

Начался ещё один период освоения языка – он должен был обогатиться разносторонними смыслами, впитать в себя творчество всех, кто пожелает. Оттенки чувств, эмоций, желаний, грёзы и мечты – все проявления человеческих «я».

Многое на себя перетянул и Горький.

Был жутким пессимистом. А когда почувствовал в себе творческий ритм – хотел взбодрить себя и воспел бурю и свободу. А потом и Человека с большой буквы. Имелся ввиду, конечно, не-человек. А Горького убедили, что это пролетарий.

Ох как он кликал и звал бурю! Как он любил своего грядущего Человека!

Но до чего же всё это было мутно и эмоционально. Всех отвлекала политика и ползающие революционеры.

Горький был исключительно талантлив, и авторское «я» в его творчестве порой проглядывало, но не было у него слуха. Испорчен был у него слух революционностью. Отсюда страдала Художественность. Мыслей и идей умных много, и все они сбились у него в конце концов в общую кашу. Запутался он в их лабиринте.

Не увидел он собственный Новый мир. Только кликушествовал. Не вгляделся в себя, в свои истинные желания. Метался между жанрами, побольше натворить хотел. Революционное движение решил летоописать, обвинить и унизить климов самгиных – тех, в ком шёл беспрерывный мыслительный процесс. Что они – перед «грядущей бурей»!

Всех знал, везде тусовался. Это тоже распыляло Художественность. Бытоописывать стал. «Новыми людьми», рабочими-революционерами своё творчество загрязнил.

Утратил Творческое Начало. Оно «ушло» из него ещё до революции. Ибо тогда было столько пытающихся «перетянуть одеяло», чтобы развить свой дерзкий «эмбрион» и заполнить своим творчеством пустоту!..

Ещё при жизни Толстого и Чехова творческий процесс начал дифференцироваться.

Единство нарушилось. Зарождалась русская понятийность, которую философией в классическом понимании трудно назвать, так как образность в ней занимала не последнее место. Вновь активно занялись чистой поэзией. Эксперименты в живописи, музыке, кино – всё это попытки найти новые средства для объяснения Творческого Начала.

Казалось, жизнь била ключом, но на самом деле все топтались на месте. Этот процесс раздирания ядра Творческого Начала способствовал лишь освоению последних закоулков языкового пространства. И мало кто делал попытки идти в истинном направлении.

Блок многое «предчувствовал», «пророчил». На самом деле он и символисты – это интуитивная попытка остановить, отклонить «бесовскую стрелу» Достоевского. Направить её разрушительную мощь в другую сторону. В сторону чистых образов и форм. Но каких? Здесь в голове был такой интеллектуальный туман – что кроме фантомов Вечной Женственности и Софии ничего не предлагалось.