Губы Морео растянулись в широкой улыбке, которая напомнила Грави свежий разрез скальпелем на голом бледном теле утопленника, а яркие голубые глаза стали темнее мрака, клубившегося по углам, когда Кошачий Бог сказал:

– О, передай им, что это очень просто. Достаточно всего лишь превратить самого дорогого им человека в какое-нибудь животное.

1.2 Realibus^>7

1.2.1.Auspicia sunt fausta^>8

Унимо Ум-Тенебри проснулся от головной боли, острой, как иглы хорошего портного. Он поморщился, но всё же приподнялся, чтобы понять, где проснулся; то, что вчера он лишился отца и дома и чудом избежал смерти в огне, не пришлось вспоминать долго – это знание стояло теперь прямо перед его носом каменной стеной, в которой он мог разглядеть мельчайшую трещину. Но в то же время недавнее прошлое как будто отдалилось – точнее, как будто он только что прочитал об этом в книге, и эхо прочитанных слов ещё звучало в его голове. «Причиняя ужасную боль, гораздо хуже того случая, когда я на спор с Майти выпил вина», – мысленно отметил Унимо. Думать было очень сложно и – снова к нему явился этот образ – напоминало написание слов и предложений на бумаге. Как будто в его голове завёлся собственный секретарь, который сердито махал руками, давая знак мыслить медленнее, чтобы в точности записать каждую незначительную фразу, всплывающую на поверхность сознания. «Секретарь», – вспомнив Скрима, Унимо снова поморщился и подумал, что если секретарь отца так изменился, то, может, и отец тоже был вовсе не тем, кем притворялся все эти годы. Хотя это было ясно и по письму: собственный сын оказался настолько глуп, что отцу пришлось излагать всё в письменном виде. Это, конечно, сам Унимо подумал так, как и то, что всё-таки вряд ли это было справедливо. И даже чуть улыбнулся, представив, как должен был справиться секретарь с записью таких нескладных мыслей.

На нём по-прежнему была зелёная куртка, но он заметил, что несколько серебряных колец оторвались – видимо, когда он спасался от огня. «Когда меня спасали от огня», – мысленно поправил себя Унимо. Письмо всё ещё оставалось в кармане куртки, но Ум-Тенебри, нащупав его, не стал доставать и разворачивать.

Комната, в которой он проснулся, была небольшой и небогатой, вся мебель – кровать, стол и два стула – была сделана из склеенного дерева, окна были открыты и выходили на городские улицы, скорее всего, где-то в центре, поскольку то и дело раздавались крики утренних уличных торговцев, которые обычно сначала обходили окраины, терявшие волшебство утреннего сна раньше, а потом, двигаясь по спирали столичных улиц, приходили в центр, гружённые свежими витыми пирожками с ягодным кремом, солёными рогаликами, свежим молоком из окрестных деревень, жареными горными орехами и высокими кувшинами с кислым соком зеленики^>9.

Унимо заснул в одежде, но кто-то, очевидно, принёс его сюда и снял с него ботинки, которые обнаружились тут же, под кроватью. Этот кто-то оказал ему большую услугу, поэтому следовало найти его и поблагодарить: вежливость и благодарность за любое добро была сильной стороной Ум-Тенебри, странно сочетаясь со вспыльчивым и упрямым характером некоторых предков. Унимо надел ботинки, расправил помятую одежду и, обнаружив в углу кувшин с водой, стал умываться, с наслаждением погружая лицо с по-прежнему горящими от боли висками в прохладную воду. Увлечённый этим занятием, он не заметил, как кто-то вошёл. Только услышав негромкий перестук пальцами по стене, он вздрогнул, опрокинув глиняную чашу для умывания, и резко развернулся. На пороге стояла женщина – несомненно, та, которую он видел вчера, но выглядела она гораздо спокойнее и увереннее, по-хозяйски. Унимо заметил, что на ней был передник, весь в муке, о который она небрежно вытирала руки, и вспомнил, как вчера она таким же движением вытирала о платье длинные белые пальцы, испачканные в золе.