История села Мотовилово. Тетрадь 18. 1935-1940 Александр Шмелев, Иван Шмелев

Наступил 1935 год. С первого января отменили карточную систему на хлеб, а с 1-го февраля организовался Чернухинский район. Секретарём райкома партии назначили некоего Якобсона, а председателем РИКа (Районный исполнительный комитет) из Арзамаса перевели некоего Зуева. Таким образом, руководство приблизилось к массам. Председателя Мотовиловского колхоза, двадцатипятитысячника, Федосеева, куда-то перевели, а руководство колхозом, за неимением другой кандидатуры, временно поручили Оглоблину Кузьме Дорофеевичу, на что он с радостью согласился. Сначала он колхозом и колхозниками руководил исправно, и им как председателем люди были довольны, потому что он был по характеру своему снисходительным человеком. Провинившегося колхозника он сначала обругает, а потом посочувствует ему и пожалеет.

Кузьма Дорофеевич, некоторых, особо отличившихся в труде колхозников старался чем-то отметить, а ударника Гришку даже премировал десятью трудоднями с помещением его фотографии в районной газете, на что Гришка высказал своё недовольство:

– Что мне в трудоднях-то толку-то: их, небось, на сковородке не поджаришь – без масла-то они подгорят, и жрать их не станешь. А что касается моей фотокарточки в газете, я скажу, и от неё мне мало толку. Сначала-то поглядят на мою физиономию, поинтересуются, а потом в отхожем месте моей-то личностью задницу подтирать станут! Так что я пока работать буду рядовым и в ударники меня не записывайте! Я и так социализму строить буду. Ты уж, Кузьма, меня извини, я сказал, что думал! – отрезал Гришка.

– Ну, как хошь! – согласился Кузьма.

Будучи председателем колхоза, он был своего рода и начальником, и «доктором». По указанию свыше, т.е. из РИКа, всем было дано распоряжение, с целью борьбы с симулянтами, без предварительного осмотра председателем заболевшего колхозника или колхозницы в больнице врачам не принимать и не лечить. Так и без ведома Оглоблина, без его бумажки, в Чернухе в больнице ни одного больного врачи не примут, не станут лечить. И чувствующие недомогание колхозники вынужденно обращались к председателю Кузьме за направлением. Некоторым заболевшим бабам он, ощупав и определив, что больна, давал направление, чтоб в больнице приняли. Колхозников осматривал визуально, а колхозниц – наощупь. А некоторым напористым колхозникам-больным, которых при беглом визуальном осмотре Кузьма определял здоровыми, он хотя и давал направление, но в нём проставлял краткий диагноз «Симулянт!». Заполучив направление и не поинтересовавшись, что в нём написано, обрадованный колхозник спешно мчался в больницу за больничным листком. И каково же было разочарование, когда вместо двух или трёх дней отдыха от полевых работ, если парень или молодой мужик – посылали на лесозаготовку, а если девка – то в Балахну на торфоразработку. «А уж что написано пером, то не вырубишь топором!» – обычно говаривал симулянтам председатель колхоза Оглоблин. Жену же его, Татьяну Митрофановну, когда она сходила в больницу, врачи признали больной с диагнозом «блуждающая почка». Чтобы избавиться от этой болезни, Татьяне Дарья порекомендовала пить детскую мочу, но ей эта болезнь не в помеху: она, как Кузьма стал предом, перестала ходить в поле на работу, отговариваясь, то детей не с кем дома оставить, то блуждающей почкой, то кесаревым сечением. Став женой председателя колхоза, Татьяна высокомерно возгордилась, стала вести себя заносчиво и нахально. Самолично, смело она заходила на колхозный склад, брала чего ей надо, и хлеб, и мясо, и мёд, платя за всё это только одними вескими словами: «Мужик всё спишет!» – подразумевая авторитет своего мужа Кузьмы как председателя колхоза. Колхозницы-труженицы заглазно возмущались поведением Татьяны и, негодуя, злословно обзывали её. «Какая королева выискалась! Краля Галова! Мадам, фу-фу!» – добродушно хохотали над Татьяной бабы. А Митька Кочеврягин, перефразировав эту фразу, переиначил её на: «Ма…а в пуху!»

– Хорошо чужими-то руками жар загребать!

– Как свиньи под дубом от желудей жиреют, и как трутни готовый медок пожирают! – с недовольством брюзжали колхозницы-бабы.

– Ну какой из него председатель, коли сени у себя дома починить не может! – недовольствовались Оглоблиным и мужики-колхозники.

– Какой из него руководитель, когда в своём хозяйстве он ни «бе», ни «ме» не понимает! – критиковали Кузьму и бабы.

Однако вокруг Оглоблина появились и разного рода прихлебатели и прихвостни, которые, преследуя свои корыстные цели, усердствуя, лебезя языком, выслуживались перед председателем с тем расчётом, чтобы урвать из колхоза куш, а честных и добросовестных колхозников старались всячески опорочить, оклеветать. И правильно говорится, что самый опасный бич для народа – действенное невежество бесчувственных сатрапов. А варваров и невежд музыкой не размилостивишь! Они, подхалимно лебезя перед Оглоблиным, льстиво в шутку восхваляли его:

– Ты, Кузьма Дорофеич, власть-то в селе забрал, как бабьи груди в обе руки, держи их и не сдавайся. Чем тяжелее наказание, тем почётнее господа! – настропаливали подхалимы Кузьму.

И он доволен был, тем что все люди находятся под его руководством, что он находится у руля управления всего села. Он дружелюбно наказывал своим прихвостням:

– Вы, мужики, уважайте меня, ведь председатель-то у вас один, и я всегда с вами, и перед вами в долгу не останусь!

– А что и за руководители народные, если они от людей-то за пятью стенками, да за семью замками находятся! – преданно ответствовали прихлебатели…

Приближался юбилейный день, день именин Кузьмы Дорофеевича, в который ему стукнет 40 лет. К этому дню жена Кузьмы Татьяна стала готовиться заблаговременно: за три дня до этого торжественного дня Татьяна, придя к сестре Кузьмы Анне Гуляевой, с жалобой заявила:

– Скоро к нам гости нагрянут, а у меня и конь не валялся! Хотела было растуриться, а тур-то не берёт! Пойдём, помогай мне!

Анна согласилась с большой охотой, и за дело они с Татьяной взялись с рвением. Самогонки к юбилею нагнала сама Татьяна, вина-то разве напасёшься для оравы гостей, а продукции она с колхозного склада приволокла – хватит на закуску-то, только ешь, да похваливай хозяйку за щедрость. С приготовлением закуски, где поджарить, где подпарить, вдвоём Татьяне с Анной не справиться, так они позвали себе на помощь Дуньку Захарову, благо Татьяне и невдомёк, что её Кузьма иногда наведывался к Дуньке в гости по поводу двух удовольствий: и самогон, и постель с Дунькой. Весь день бабы хлопотали на кухне, с улицы явственно было слышно, как стучат ножи и переговариваются «повара»:

– Татьян, вы, бишь, сколь годов с Кузьмой-то, как поженились, живёте, я что-то забыла? «Неужели ему уж сорок минуло?» —между дел спросила Татьяну Дунька.

– Двадцать два уж года миновало, как мы с ним поженились! – простодушно ответила Татьяна.

– Нет-нет, не ври, Татьян, вы с брательником-то уж 23 годика живёте. Я гоже помню, как мы Кузьму-то женить собрались, у меня ещё в тот год зуб нестерпимо болел. Я пошла в ту пору к ворожее, с зубом-то, чтобы она заговорила его. Заглянула покойница Марфа мне в хайло-то, да так и отпрянула назад. Погоди, грит, я немножко отблююсь, а потом ещё погляжу тебе в рот-то. У тебя, грит, больно оттуда гнилью пахнет, с ног сшибает, и тошнота на вырыванье позывает!

И пошла Анна про свой больной зуб подробно рассказывать, да так разговорилась, и не остановишь. Слова у неё с языка лились, как из рога изобилия. Хотела было Дунька вклиниться в Анин разговор, упрекнуть её в многословии, да где там, в Анин разговор сам чёрт не вклинится – всё её очередь, всё она знает!

К вечеру, в воскресный день, в дом Оглоблиных стали стекаться гости: друзья, приятели Кузьмы – бригадиры, актив. Собралось человек пятнадцать, и среди них, как колхозный бригадир, Николай Смирнов. До начала пирушки мужики, млея в ожиданье, томились, закрутка за закруткой закуривали, напустили в избе табачного дыма, хоть топор вешай!

– Дайте, пожалыста, закурить! Больше часу не куря, страсть, как хочется, а попросить было не у кого! – спросил у мужиков только что пришедший на именины Мишка Грепа.

– А что у тебя за ухом-то? – спросил его Смирнов, видя у Мишки заткнутую за ухом папироску.

– Эх, я и забыл, что меня давеча друг Колька угостил двумя папиросками! Одну-то я искурил, а другую-то вот за ухо заткнул для запаса, вот она и пригодилась! – щеря свой щербатый рот, засмеялся Мишка.

– Как завидно, что ты, Николай Фёдорович, не куришь, – обратился Мишка к Смирнову.

– Я своё некурение за деньги не покупаю, в лавку за ним не хожу и понапрасну грядки в огороде под самосад не занимаю, так что некурение мне даётся легче и проще, чем некоторым курение, ведь вы за курение-то деньги платите! – образно высказался Смирнов.

Пока шло приготовление, и мужики балагурили, рассказывали, кто что знал, хозяин дома, именинник Кузьма, извлёк из сундука парадный костюм, который из-за неиспользования изрядно запылился, и он стал вытряхивать из него пыль, подняв во всю избу целый вихрь вонючей пыли. Мужики, сидевшие по лавкам, брезгливо стали отворачиваться от едкой пылищи, заёрзали по лавкам, а Кузьме показалось, что они дают ему простор для вытряхивания.