– Да я и сам не остарок какой! Жених, что надо! – прихвальнул себя и Санька. А Настасья, зная Саньку и невесту, про которую по селу ходил порочащий ее слушок, что ее, как будто, из-за угла, мучным мешком напугали, и что у нее в голове не все дома! И зная, что она просроченно засиделась в девках, так, что отец частенько стал обличенно упрекать ее, что много хлеба ест и навозу много производит, стала наговаривать на ухо, нахваливать невесте Анюте, жениха Саньку. – Ложки после обеда, мыть не будешь: тараканы с мухами их обгложут, за дровами тебе ходить не придется – полена сами в тебя полетят, а за водой тоже, тебе ходить не придется – слез хватит!

– Ты чего там мурчишь? Как на килы наговариваешь! – улыбаясь, не вытерпев, заметил Настасье Санька.

– Тебя невесте нахваливаю, – невозмутимо ответила Настасья. – В общем живите дружно, как хрен с лаптем!

– Пойду, в потребилку схожу! Там бают, привезли всего много! – суетно отыскивая в шкафу кошелек, проговорил Василий Ефимович.

– Смотри не пропади! Ребятишки ужинать просят! – предупредила его Любовь Михайловна.

– Ужинайте без меня. Я после поем! – отозвался он, бурча себе под нос. – И куда подевался кошелек? Вы чай, куда-нибудь его запхотили, – бранил он ребятишек.

В потребительской лавке народу битком. Кто чего покупает, кто к чему приценяясь приглядывается.

– Митрий, чай, подай мне, ведро конное, ать у нас поганое прохудилось. Ребятишки нассат в него и лужа по всему полу, – упрашивал приказчика Кузьма Оглоблин.

– А мне бы, лампу десятилинейную с пузырем подал, – попросил Митрия, Василий Ефимович, глядя на лампы с наряднокрасивыми кругами, увешанные весь потолок лавки. А дома, семья Савельивых усаживалась за стол ужинать.

– Это кто сумничал! Каравай весь иковырзакали, и почти весь поискрошили? – обратилась мать к детям собирая на стол. Ребятишки присмиренно молчали, виновник не подал виду о своей проделке. – Тогда сидите и ждите. Я к Стефаниде за хлебом схожу, взаймы возьму. Пока, Стефанида за неимением безмена, на ухвате взвешивала хлебный каравай, Любовь Михайловна, жаловалась: «Вчера у меня на семью такой жрун напал! Еле накормила! А нынче, Санька украдкой от семьи с двух кринок сметану слизал! Вот самовольный проказник!» Заглазно ругала Саньку мать… Хлеб принесен – принялась за ужин. На стол подали жирные мясные щи. Ребятишки дружно защелкав ложками громко прихлебывая принялись за щи.

– Не ворызгайте как свиньи! – унимал Санька меньших своих братьев, которые забывчиво, едя громко причавкивали.

– А вы не больно чавкайте! – унимала братишек и Манька, подкладывая кусок мяса в ложку снохе. – Эт Володька лячкает проговорил Васька, – стараясь подцепить в чашке кусок мяса, который побольше.

– Дохлебывайте щи-то! Я картошку подам, – проговорила мать, не успевшая почерпнуть из чашки ни одного кусочка мяса. – Нате, доешьте вчерашнюю картошку, а то, я ее свиньям отдам! – предложила мать детям. Санька зачерпнув ложкой картошку поднес ко рту – заморщился.

– Это не картошка, а какая-то кислятина, душа не принимает. От нее только икота, да изжога будет! – забраковал картошку Санька.

– Тогда, придется свиньям отнести! Какая жалость, – сокрушилась мать.

– Ну тогда я вам сразу кашу подам: сначала пшенную, а потом дикушную, – сказала она семье. Все, дружно, принялись за кашу.

– Доскабливайте кашу-то, я лапшу подам. Заканчивайте с лапшой-то, я на стол яишниц поставлю!

Из лавки, Василий Ефимович пришел с покупкой. Он держал в руках новую, нарядно- раскрашенную, десятилинейную лампу и связку кренделей. Санька с Минькой тут же, налив в лампу керосина, обновляя зажгли ее, подвесив на крючок к потолку. Лампу «молнию» Савельевы зажигали только по большим праздникам (много керосина жрет), а эта хорошо осветив верхнюю комнату, тоже ярко горела, заменив семилинейку.