По наблюдениям И. Буркхардта, «у шейха нет действительной власти над членами своего племени; он может, однако, с помощью личных качеств приобрести широкое влияние. Он не может приказывать, но может советовать… Если между двумя соплеменниками возникает спор, шейх постарается урегулировать дело; но если кто-либо из спорящих окажется не удовлетворенным его советом, шейх не может настаивать на послушании. Самый могущественный вождь аназов не смеет наложить легчайшее наказание на беднейшего члена своего племени, не подвергаясь риску кровного мщения этого человека и его родственников. Единственное наказание, известное в племени, – имущественный штраф…»^>100

Другие европейские исследователи Аравии того периода сообщали подобные же сведения.

Аппарат раннего государства у кочевников только зарождался. Его атрибуты – армия, полиция, тюрьма, административная машина, классовый суд – в племени практически отсутствовали. Личной дружине шейха, состоявшей из абдов, противостояла гораздо более мощная военно-демократическая организация племени. Случаи известного нам применения насилия внутри племен относятся к началу XX в., хотя, конечно, они могли происходить и раньше^>101.

При существовавшей тогда структуре аравийского общества кочевая верхушка объективно не была заинтересована в том, чтобы сломать родоплеменную организацию и заменить ее какой-либо разновидностью государственной машины. Лишь опираясь на военную мощь племени, на племенную организацию, на родо-племенную солидарность, бедуинская знать осуществляла свое господство над группами населения, находившимися вне племени^>102.

Двойственный характер власти бедуинской знати подметила английская путешественница Э. Блант.

«Города, – писала она, – ставят себя под покровительство главного бедуинского шейха района, который, получая ежегодную дань, обеспечивает безопасность горожан за пределами городских стен, позволяя им беспрепятственно путешествовать так далеко, как простирается его власть, а она, если речь идет о могущественном племени, распространяется на многие сотни миль и охватывает многие города. Тогда говорят, что города „принадлежат^>66 такому-то и такому-то племени, и бедуинский шейх становится их сюзереном или главным протектором…

Затем идет дальнейшее развитие. Бедуинский шейх, разбогатев на дани с дюжины городов, строит себе замок близ одного из них и проводит в нем летние месяцы. Затем благодаря своему престижу (ибо бедуинская кровь все еще считается самой чистой) и опираясь на господство в пустыне, быстро становится практическим правителем города и из протектора горожан превращается в их суверена. Тогда они дают ему титул эмира или князя, и, оставаясь шейхом бедуинов, он становится королем всех городов, которые платят ему дань (курсив мой. – А. В.).

С другой стороны, в городе бедуинского князя, хотя он и может быть деспотом, еще в большой мере обуздывает общественное мнение… Эмир, хотя и безответственный в индивидуальных действиях, хорошо знает, что не может безнаказанно нарушать традиционный неписаный закон Аравии»^>103.

Процесс превращения кочевой знати в господствующий класс оседлого населения в Аравии происходил постоянно. При этом можно было наблюдать разнообразные формы взаимоотношений аристократии с племенем и оседлым населением, различный образ жизни и различное поведение в быту. Могущественные шейхи племен или конфедераций племен могли устанавливать контроль над оазисами или группой оазисов. Но при этом бывало, что племенная верхушка сохраняла бедуинский образ жизни и оставалась по преимуществу кочевыми шейхами. Примером этого служат представители аристократического рода Ааль Хумайд из племени бану халид, которые в XVII–XVIII вв. контролировали богатую земледельческую провинцию Эль-Хасу, но, подобно первым Омейядам, предпочитали не покидать бедуинского кочевья. Это отнюдь не мешало им держать гарнизоны в ключевых оазисах. Так же вело себя в XIX в. аристократическое семейство Ааль Шаалян, вожди племени руала, кочевавшего к югу от Сирии.