Они совершили набег на Мезию при Максиме и Бальбине. Последний уже готовился выступить против них, когда был убит.

О карпах вновь заговорили лишь в правление Филиппа. [Зосим свидетельствует, что в начале его правления они опустошили окрестности Дуная.] Филипп лично возглавил поход, разбил их в сражении и загнал в крепость, которую осадил. Однако осажденные, заметив с стен своих собратьев, собиравшихся в боевые порядки после бегства, предприняли вылазку, надеясь на поддержку и снятие осады. Потерпев неудачу, они запросили мира, который Филипп легко даровал, после чего триумфально вернулся в Рим.

Филипп стремился укрепить свою власть и передать империю потомкам. В 247 г. от Р.Х. он назначил десятилетнего сына своим соправителем в консульстве, а к концу года провозгласил его Августом. Год спустя сын стал консулом во второй раз. Однако эти преждевременные почести лишь ускорили гибель мальчика, лишившегося отцовской защиты.

21 апреля 248 г., согласно расчетам Варрона [наиболее авторитетным], завершилась тысяча лет со дня основания Рима. Юбилей отметили Вековыми играми, хотя Септимий Север уже проводил их 44 года назад. [Пышное празднество, наполненное языческими обрядами, явно свидетельствует о приверженности Филиппа идолопоклонству.] Безосновательно полагать, что император участвовал в играх, избегая жертвоприношений – ключевого элемента торжества.

Для усиления великолепия Филипп использовал атрибуты триумфа Гордиана над персами. Капитолин оставил нам перечень животных, показанных народу или выпущенных на потеху: 32 слона, 10 лосей, 10 тигров, 60 львов, 30 прирученных леопардов, 10 гиен, 10 «особых» львов, 10 верблюдолеопардов, 20 диких ослов, 20 диких лошадей, гиппопотам и носорог. Также устроили бои тысячи пар гладиаторов.

Вековые игры Филиппа, вероятно, стали последними в Риме. Аврелий Виктор, живший столетие спустя, сетует, что следующий юбилей не отметили, хотя считал эти обряды залогом стабильности империи. Зосим вторит ему с большим негодованием.

Вскоре после игр Филипп издал похвальный указ, запретив публичное совершение противоестественных преступлений за которые ранее взималась подать в казну]. Хотя само преступление не искоренили, позорная официальная терпимость к нему прекратилась. [Александр Север не решался на такую реформу. Указ Филиппа действовал неукоснительно и не требовал повторения.

До этого момента правление Филиппа было довольно спокойным, и, насколько можно судить по скудным сведениям, предоставляемым нашими авторами, это спокойствие можно приписать благоразумию государя, который, по-видимому, был искусным и умелым политиком. Однако он совершил ошибку, позволив своему брату Приску злоупотреблять властью, вверенной ему на Востоке. Высокомерие этого командующего и его тиранические притеснения при сборе налогов вызвали восстание. В то время существовал обычай доводить бунт сразу до крайности, и даже малейшие волнения приводили к провозглашению императора. Иотапиан, который считал себя – и, возможно, действительно был – родственником Александра Севера, был облачен в пурпур и провозглашен Августом. Те же причины произвели тот же эффект в Мезии, и войска этого региона сделали императором П. Карвилия Марина, который был простым центурионом.

Что касается последствий этих событий, которые в конечном итоге лишили Филиппа власти и жизни и возвели Деция на трон Цезарей, у нас есть только то, что сообщают Зосим и Зонара, и я не могу заставить себя переписывать нелепые рассказы этих неразумных писателей, которые даже противоречат друг другу [1]. Разве можно поверить, что Филипп, испуганный восстаниями Иотапиана и Марина, просил сенат либо помочь ему, либо освободить его от бремени правления? Что Деций, назначенный императором для принятия командования войсками Мезии после гибели Марина, хотел отказаться от этой миссии, исход которой он так хорошо предвидел, что даже предсказал Филиппу, предупреждая, что это может повлечь неприятные последствия для обоих? Что Филипп, несомненно не лишенный ума, тем не менее принудил его подчиниться? Что Деций, провозглашенный императором войсками по прибытии в Мезию, сопротивлялся своему возвышению, и что ему пришлось приставить меч к горлу, чтобы вырвать его согласие? Наконец, что тот же Деций, уже двигаясь против Филиппа, писал ему, чтобы тот не тревожился, так как он отречется, как только войдет в Рим? Все эти обстоятельства либо выдуманы для занимательности, либо скрывают глубины честолюбивой политики Деция, который начал с обмана своего императора, чтобы затем уничтожить его.