В данном случае он сразу ухватился за самый выгодный образ, под которым мог предстать. Память о Пертинаксе повсюду чтилась и любима, особенно среди легионов Иллирии, где он отличился при Марке Аврелии славными подвигами и всеми видами воинских и нравственных доблестей. Север, командовавший теперь этими же легионами, понял, что лучший способ заручиться их поддержкой – это выразить горячее желание отомстить за смерть Пертинакса, вызвавшую у них негодование и ужас. Следуя этому плану, он обратился к старшим офицерам, никоим образом не показывая, что сам метит в императоры. Те, будучи убеждены, передали те же чувства подчинённым и солдатам. Все с радостью поддержали этот благородный замысел и легко пришли к выводу, что, дабы их вождь мог отомстить за Пертинакса, его нужно сделать императором.

Люди этого климата, – говорит историк, – столь же грубы умом, как и телом: высокие ростом, крепкие, превосходные воины, но неспособные распознавать хитрости и уловки. Север, напротив, был хитррейшим и изворотливейшим из смертных, льстивым, красноречивым, часто произносившим слова, совершенно противоположные тому, что таилось в глубине его души, не скупящимся ни на обещания, ни на клятвы – с тем, чтобы соблюсти или нарушить их, смотря по требованию своей выгоды. Ему не потребовалось всего его искусства, чтобы склонить на свою сторону легионы и народы Иллирии. Их рвение провозгласить императором мстителя за Пертинакса было чрезвычайным; а Север, дабы лучше убедить их в искренности своих намерений, принял имя того, за кого он обещал отомстить. Он знал, что это имя станет для него столь же благоприятной рекомендацией в Риме, как и в армии: в Карнунте [3] или в Сабарии он был объявлен императором в конце апреля или начале мая. Наместники и войска соседних провинций вплоть до Рейна последовали примеру Иллирии. Север отправил к ним гонцов и переговорщиков, чтобы привлечь их на свою сторону; но самой мощной его опорой стала быстрота его марша и стремительность успехов.

Ибо, едва удостоверившись в своем избрании, он решил немедленно выступить во главе армии, чтобы утвердить свою власть в Риме; собрав солдат, он обратился к ним с такими словами:

«Негодование, которое вы питаете к преступлению, совершенному в Риме недостойными солдатами, недостойными даже этого имени, доказывает вашу верность вашим императорам и священное уважение к присяге, которую вы им приносите. Я всегда исповедовал те же чувства. Вы знаете: преданный и покорный правителям империи, я никогда не помышлял о том возвышении, на которое вы поставили меня своими голосами; и теперь у меня нет более жгучего желания, чем поскорее свершить столь же законную, сколь и угодную вам месть.

Честь империи служит нам новым стимулом. Мы не вправе оставить ее под позором, которым она ныне покрыта. Некогда управляемая великими и мудрыми государями, ее величие внушало уважение всему миру. Даже при Коммоде благородство принца и память о его отце смягчали впечатление от ошибок, совершаемых им по молодости: мы питали к нему больше сострадания, чем ненависти, и винили во всем его министров и дурные советы. Из рук Коммода империя перешла к почтенному старцу, чьи добродетели и подвиги глубоко запечатлены в ваших сердцах: и именно такого государя преторианцы не смогли вынести и поспешили устранить убийством, достойным величайшей кары.

Тот, кто был столь безумен, чтобы купить это высшее место, конечно же, не способен вам противостоять – человек, чья единственная заслуга в богатстве, ненавидимый народом и не имеющий иной защиты, кроме солдат, связанных с ним преступлением, изнеженных городскими удовольствиями и уступающих вам как числом, так и доблестью.