Наконец, решив вернуться в Рим, куда его звали единодушные желания граждан, он отправился в путь с подобающей верховному правителю свитой, но в безупречном порядке. Земли, через которые он проезжал, не подверглись ни грабежам, ни притеснениям. Ещё свежа была память о разорении, учинённом на этом же пути Домицианом; и Траян, желая подчеркнуть выгодное для себя сравнение, приказал публично вывесить расчёт сумм, израсходованных на путешествие его предшественника и на его собственное. По этому поводу Плиний обращается к нему с похвалой, сопровождая её мудрым замечанием: «В этом поступке, – говорит он [2], – вы менее всего думали о своей славе, но о общей пользе. Хорошо, когда император привыкает отчитываться перед империей; когда в своих поездках он ставит себе это правилом и обнародует свои расходы: тогда он не позволит себе трат, которых стыдился бы объявить».

Между отъездом Траяна из Германии и прибытием в Рим Плиний в своей «Панегирической речи» помещает принятие им титула Отца отечества, который уже давно предлагался сенатом. Траян пожелал сперва заслужить это прекрасное звание и лишь тогда, когда счёл себя достойным его благодаря своим благодеяниям, согласился принять его – не столько как почётное имя, сколько как обязательство относиться к гражданам, как к детям.

Он доказал эти чувства в день своего вступления в Рим, которое походило менее на прибытие государя в столицу, чем на возвращение отца в семью. Он шёл пешком, впереди него шли ликторы, соблюдавшие скромное молчание, за ним следовали несколько отрядов солдат, столь же спокойных, как горожане. Вернувшись императором [3] туда, откуда ушёл простым гражданином, он не проявлял ни малейшей перемены в себе. Ставя себя наравне со всеми, он не выказывал иного превосходства, кроме превосходства добродетели. Он узнавал старых друзей и радовался, когда узнавали его. Он приветствовал сенаторов и первых из всадников с сердечной любезностью. Каждый мог свободно подойти к нему, и часто ему приходилось останавливаться из-за толпы, теснившейся вокруг.

Легко представить, сколь огромна была эта толпа. К обычному стечению народа по таким случаям присоединялось чувство нежной привязанности к государю, столь исполненному скромности и доброты. Все возрасты, оба пола спешили к нему; даже больные [4] тащились, чтобы насладиться зрелищем, которое, переполняя их радостью, казалось, возвращало им здоровье. Одни говорили, что теперь могут умереть спокойно, увидев Траяна во главе империи; другие находили в этом новую причину желать жизни. Женщины гордились своей плодовитостью и поздравляли детей, которым предстояло прожить жизнь под властью правителя, занятого единственно их благополучием.

Под звуки этих речей, столь лестных для благородной души, Траян поднялся на Капитолий, а затем направился в императорский дворец, куда вошёл с таким видом, словно возвращался в собственный дом. Его супруга Плотина подражала его скромности; стоя на ступенях дворца, она обернулась к толпе и произнесла памятные слова: «Какой я вхожу сюда, такой и выйду; судьба не изменит моего нрава».

В поведении Траяна, столь милом и столь популярном, не было ни притворства, ни искусственности; оно исходило из сердца, и результаты ему соответствовали. Он выплатил войскам лишь половину вознаграждения, которое императоры обычно давали им при вступлении на престол; а народу, которого, казалось, было менее важно удовлетворить, он полностью выдал предназначенные для бедных граждан пособия. Он сделал это щедро: вместо того чтобы, как было принято, учитывать только тех, кто присутствовал, он пожелал, чтобы те, кто был задержан делами, болезнью или любой другой причиной, получили, как только явятся, положенную им милость. Он включил в список даже малолетних детей, не дожидаясь просьб об этом, радуясь возможности предвосхитить желания отцов. Размышления Плиния по этому поводу столь прекрасны, что я не могу лишить их своего читателя. «Ты пожелал, – говорит он Траяну, – чтобы с первых лет детства твои граждане находили в тебе общего отца, которому они были бы обязаны своим воспитанием; чтобы они росли и крепли благодаря твоим дарам, ибо они росли для тебя; чтобы пища, которую ты предоставил им в нежном возрасте, вела их к тому, чтобы однажды стать твоими солдатами, и чтобы все были обязаны тебе одному столько же, сколько каждый должен тем, от кого получил жизнь».