Калигула хотел вернуть проведение выборов народу, но это начинание безумного принцепса, как и многие другие его фантазии, не имело последствий.

Таким образом, народ вскоре лишился всякого реального участия в управлении, и эти гордые завоеватели вселенной, эти граждане, которые ставили себя выше величайших царей мира и перед которыми некогда заискивали первые лица государства, чтобы получить командования и должности, отныне ограничили свои амбиции и желания подачками и раздачами хлеба, вина и мяса, которыми императоры облегчали их нищету, и зрелищами, которые забавляли их легкомыслие [15].

Римский народ при новом правлении мог казаться сильно утратившим свою прежнюю славу. Действительно, он лишился осуществления суверенитета, которым все граждане считали себя совместно обладающими, и тех прав этой власти, которыми они сообща пользовались. Однако это преимущество, столь лестное для самолюбия, уже давно стало постоянным источником беспорядков и несчастий для республики в целом и для каждого гражданина в отдельности. Римляне, потеряв бурную свободу, выродившуюся в ужасный произвол, строго говоря, лишились лишь мнимого блага – и были щедро вознаграждены за это прочными и реальными преимуществами, которые обеспечила им монархия.

Гражданские войны, длившиеся двадцать лет, прекратились; внешние войны либо завершились победой, либо были предотвращены мудрым правлением, либо велись без ущерба для внутреннего спокойствия государства. Мир был восстановлен, ярость оружия повсюду усмирена, законы вновь обрели силу, суды – авторитет, поля – возделывание, святыни – уважение и почет, а граждане и подданные империи – покой и свободное, безопасное владение своим имуществом. Древние законы были исправлены, новые – мудро установлены. Таковы были плоды перемен, введенных Августом, и таково общее представление, которое можно заранее составить обо всем, что нам предстоит рассказать о его правлении.

Превосходные поэты его времени, обласканные его милостями и уважением, с удовольствием изображали общественное благоденствие, которым были обязаны ему. И я надеюсь, что читатель с удовольствием ознакомится здесь с прекрасным описанием Горация:

«Под твоей защитой, – говорит этот изящный поэт, обращаясь к императору, – вол спокойно проводит борозду; Церера и счастливое Изобилие обогащают поля; корабли бесстрашно скользят по морям, не опасаясь врагов; верность и честность не запятнаны ни единым пороком. Более не знают тех позорных беспорядков, что бесчестили семьи; законы и нравы сообща укротили столь гнусный порок. Восхваляют матерей, чьи дети похожи на своих мужей. За преступлением неотступно следует наказание, пресекающее его распространение. Кто, пока Август храним небом, станет бояться парфян, скифов или диких сынов суровой Германии? Кого тревожит мятеж упрямой Иберии? Каждый на своем холме спокойно завершает дневной труд, подвязывая лозу к деревьям, поддерживающим ее слабость; затем весело и довольный возвращается к деревенской трапезе, где возливает тебе возлияния, как богу-хранителю».

Не только Рим и Италия вкусили плоды и сладость нового правления. Провинции, прежде угнетаемые жадными преторами, терзаемые множеством мелких тиранов, которых они получали в лице римских должностных лиц, разоренные и истощенные гражданскими войнами, наконец исцелились от стольких бедствий под властью государя, который, утвердив мир, умел также заставить уважать законы и вершить справедливость для всех.

Таким образом, мудрость Августа стала как бы плодоносным источником, от которого счастье разлилось по всем уголкам Вселенной – великое дело, без сомнения, и единственно достойное истинного героя. Он имел обыкновение говорить об Александре, что удивлялся, как этот завоеватель боялся остаться без дела, когда не останется народов для покорения, – словно управление обширной империей не есть нечто более великое, чем ее завоевание. Он подтвердил эти слова на собственном примере; и никогда не имел занятия более благородного, славного или героического, чем когда у него не осталось войн для ведения и побед для одержания.