Власть веча, как выражение воли целого народа, во Пскове, точно так же как и в Новгороде, была властью верховной и непрерывной и прекратилась только с падением самостоятельности Пскова при великом князе Московском Василье Ивановиче. Эта власть вынесла и отразила на себе все судьбы Пскова, так что история псковского веча есть уже в главных чертах история самого Пскова. Первоначально Псков был незначительным пригородом Новгорода, крайним западным постом новгородской колонизации в пределах чуждых племен, – чуди, наровы и летголы, вполне зависевшим от Новгорода, который сбывал туда свою неугомонную вольницу и распоряжался ею для своих целей, собственно для защиты западной границы своих владений и для поддержки колонизации в этом краю. Во все это время и псковское вече было покорным слугою новгородского веча; псковским вечем тогда руководили бояре и воеводы, приходившие из Новгорода. Потом, когда Псков несколько усилился и из военного поста сделался значительною колонией, обзавелся торговлею, стал иметь влияние на соседних иноплеменников, до некоторой степени подчинил их себе и начал посылать к ним своих даньщиков, хотя еще и не разрывал своих связей с Новгородом и признавал себя новгородским пригородом, тогда и псковское вече получило больше самостоятельности и независимости и подчас начало выказывать сопротивление распоряжениям новгородского веча, впрочем, все еще под руководством новгородских бояр, по каким-либо обстоятельствам удалявшихся во Псков. В это-то время псковское вече начало, хотя еще непостоянно, принимать или приглашать во Псков особых князей мимо Новгорода. Далее, когда Псков, не разрывая еще своей родственной связи с Новгородом, настолько усилился и разбогател, что уже сам построил несколько пригородов, вполне ему подчиненных, и не только в большей части случаев не стал нуждаться в пособии новгородцев, но уже нередко расходился в своих местных интересах с новгородскими интересами, тогда и псковское вече приобрело большую самостоятельность и ежели иногда еще признавало решения новгородского веча, то в таком только случае, когда сии решения были согласны с его собственными видами. Оно уже больше не подчинялось руководству новгородских бояр, а напротив того, и может быть именно вследствие того, что в предшествовавшее время слишком сильно высказалось влияние сих бояр, сложилось в чисто демократическом духе и смотрело как на новгородских бояр, еще иногда приходивших во Псков, так и на своих только как на слуг народной воли. Наконец, с половины XIV столетия, когда самостоятельность и независимость Пскова была признана самим Новгородом по мирному докончанию 1347 года, тогда и псковское вече приобрело вполне самостоятельную верховную власть, уже не зависящую ни от какой другой власти ни во внутреннем управлении, ни в сношениях с соседними владетелями. Впрочем, эта неограниченная власть веча во Пскове была непродолжительна. Псков, окруженный со всех сторон сильными соседями, волей-неволей должен был избрать себе покровителя, на которого в случае нужды мог бы опираться; и таковым покровителем в конце XIV столетия явился князь Московский, от которого Псков начал получать себе князей, а с тем вместе, разумеется, и псковское вече до некоторой степени подчинилось московскому влиянию. Влияние это до половины XV века было едва заметно и нисколько не стесняло самостоятельности псковского веча. Самостоятельность Пскова во все это время была нужна для московских князей по их отношениям к Новгороду и Литве, а потому они не только не стесняли власти псковского веча, а напротив, старались поддерживать ее. Но во второй половине XV века обстоятельства сильно изменились не в пользу самостоятельности Пскова; а посему влияние московского государя год от года стало сильнее тяготеть над псковским вечем и кончилось тем, что когда самостоятельность Пскова более уже не была нужна для московского государя, то великий князь Василий Иванович в 1510 году объявил чрез своего дьяка, чтобы во Пскове вечу не быть и вечевой колокол снять. И 13 января, по последнему определению, вечевой колокол сняли и отвезли в Светогорский монастырь, откуда великокняжеский дьяк переправил его к великому князю, бывшему тогда в Новгороде.