Какими бы могущественными и влиятельными эти составлявшие шляхту князья ни были, они не могли соперничать с властью монарха, правившего огромным государством. И хотя они и создавали собственные дворы, и формировали из своих подданных свои придворные рыцарские дружины, все это было лишь бледным подобием двора монарха, являвшегося центром всей народной жизни, к которому поневоле тянулись и сами эти князья.

Кроме военной дружины, бывшей в каком-то роде гвардией, двор монарха состоял из чиновников и огромного числа слуг. Среди придворных чинов, к которым принадлежали подчаший (дворецкий), стольник (дапифер), мечник (энсифер) и хорунжий (вексилифер), особое место занимал воевода (палатинус или царедворец)^>105, исполнявший роль заместителя королевской особы как в мирное, так и в военное время. Помимо них среди этого круга лиц выделялись: казначей (тезаурус), имевший под своим началом всех казначейских чиновников, канцлер (канцеляриус), заведовавший королевской канцелярией и готовивший все тогда еще редкие королевские послания, а также помогавший королю в дипломатических вопросах, и, наконец, коморники (камерарии), разносившие приказы и судебные повестки. Кроме того, при дворе Болеслава существовал личный совет короля, состоявший, по сведениям Галла, из двенадцати личных друзей Болеслава, с которыми он не расставался и постоянно советовался по всем важным вопросам.

Вся эта иерархия придворных чиновников, однако, не имела никакой самостоятельности. Всем, как во дворце, так и во всем государстве, распоряжался правитель. Все вопросы находились под непосредственным наблюдением короля – он лично отдавал все указания, предводительствовал на войне, сам чинил суд и расправу. Однако правитель не мог выпускать никаких уставов и издавать общих распоряжений, поскольку никто из его подданных, за исключением духовенства, не смог бы прочитать их. Поэтому даже самые незначительные дела, задуманные правителем, совершались по предначертанному им плану, под его собственным руководством и наблюдением.

Король был живым источником права, хотя, впрочем, все опиралось на вековые обычаи. Поэтому король со своим двором никогда долго не засиживался на одном месте и постоянно объезжал все свои земли. Он узнавал нужды своего народа, награждал и наказывал чиновников, поддерживая при помощи дружины авторитет своей власти, и везде, где останавливался, созывал население, производя суд и расправу.

Оттого в тогдашней Польше не было собственно никакой постоянной королевской резиденции – столицы. При этом несколько королевских гродов, каковыми являлись Познань, Краков, Плоцк и Вроцлав, имели более значительный вес в польском государстве. Здесь король чаще останавливался и задерживался. Их стены были лучше укреплены, а гарнизоны – наиболее многочисленны. В них накапливалось наибольшее количество запасов, а вокруг проживало и трудилось самое многочисленное ремесленное население.

В судебных делах король придерживался старинных обычаев, а потому и сам судебный процесс проходил по древним правилам и основывался на испытании железом, на поединке и клятвенных заверениях. При этом сохранялись прежние формы договоров, за голову убитого, за нанесение ран и за различные убытки по-прежнему полагалось взыскание с виновника денежного возмещения. Однако старый порядок в тех пунктах, где требовались реформы, должен был уступить место новому. К тому же король стоял выше старинных судебных норм, и поэтому каждый его приговор, каждый указ создавал новое право.

В результате со временем развилось королевское право, дополнившее прежнее племенное право, основывавшееся на племенных обычаях и правилах в уголовной сфере. Нарушитель королевского указа или запрета, например человек, совершивший разбой на общественной дороге, оскорбивший духовное лицо или чиновника и т. п., должен был заплатить королевский штраф, называвшийся «семидесяткой». Причем если виновник не мог уплатить его, то он обращался в рабство. За тяжкие преступления, прежде всего политические, полагалась смертная казнь или калечение. Дела по всем преступлениям такого рода вел либо сам король, либо его наместники по собственной инициативе, не дожидаясь жалобы со стороны пострадавшего. При этом если не удавалось установить личность преступника, то за его деяние отвечало все население «ополя», в котором преступление было совершено.