Пока он что-то говорил, чуть коверкая слова и путая «с» и «з», мы обошли все помещение. Нам хватило пятнадцати секунд – такое оно было маленькое. Ни один из инструментов и близко не походил на рояль с «бархатным» звуком, который мы надеялись здесь найти. Даже и пробовать ни один из них не стоило. Но тут круглолицый человечек подошел к висевшей в углу линялой занавеске с ужасными цветами, жестом иллюзиониста, собравшегося поразить публику, отдернул ее и… voilà!

Едва взглянув на него, я понял: вот он.

Это был черный кабинетный рояль. Весь исцарапанный, перекрашенный, покрытый пылью, рассохшийся, но живой. Что-то поддерживало в нем жизнь. Казалось, в его глубине таится источник извечного света, ослабевшего в борьбе за выживание, но не сдавшегося, – бессмертного света, делающего и сам рояль бессмертным.

Это была чудесная модель в стиле art déco[7]. Но было в этом инструменте и еще кое-что чудесное: он словно был наделен волшебной силой, он притягивал. Он околдовал меня. Покорил мое сердце с первого взгляда и навсегда.

С волнением человека, предполагающего, что он в совершенно неожиданном месте обнаружил Ковчег Завета, я поднял клап и прочитал на его внутренней стороне: «Гротриан – Штайнвег». Название известной компании из Брауншвейга было написано не так, как писалось обычно, – оно было выдержано в том же изысканном стиле, что и сам рояль. Я поднял крышку рояля, и перед моим взором предстало заброшенное поле, где в свое время разворачивались тысячи сражений. Попытки найти серийный номер, который помог бы определить возраст инструмента, успехом не увенчались, – наверное, он был скрыт под одним из многочисленных слоев краски, которой рояль столько раз уродовали.

Предварительный осмотр был закончен, и наступил момент истины. Пришло время узнать, обладает ли инструмент тем «бархатным» голосом, о котором я мечтал. Я попросил у человечка из польского леса банкетку, и через секунду он уже ставил ее передо мной, словно действительно был иллюзионистом, готовым в любой момент достать что угодно откуда угодно.

Клавиши из слоновой кости были шершавыми, лак с них давно слез. Перед тем как прикоснуться к ним, следовало решить, что именно я буду играть. Мне предстояло извлечь из Ковчега Скрижали Завета, и ошибиться было нельзя. Я перебрал в уме несколько пьес, но торопиться не стал: решил подождать, не предложит ли мне что-нибудь сам рояль. Подождав еще несколько секунд, я, сам не знаю почему, решил, что буду играть Второй ноктюрн ми-бемоль мажор. Опус 9 Фредерика Шопена. Именно его. Я сел за инструмент, поставил ноги на педали и занес руки над клавиатурой. Неторопливо заиграл andante.

Чудесный свет былых времен возник из глубины заброшенного инструмента. Его изголодавшиеся и пересохшие струны ожили. Нечто неуловимое, пьянящее, дурманящее заполнило весь магазин вплоть до самых отдаленных его уголков – давно забытая магия, бархатное наваждение, колдовство, пришедшее из далеких стран, утопическая изжитая мечта.

Пять минут ноктюрна. Пять минут senza fine, которые изменили мой мир.

Когда отзвучал последний аккорд ми-бемоль мажора, все уже было не так, как прежде. Речь уже не шла просто о покупке рояля. Или даже об исполнении мечты. После того как я сыграл на этом инструменте, речь шла о чем-то гораздо более важном. Я словно ощутил груз каменных скрижалей с высеченными на них Заветами. Я понял, что просто обязан спасти «Гротриан – Штайнвег»: забрать его отсюда, привезти домой, заботиться о нем, кормить и поить его, оберегать его древний свет, так упорно боровшийся за то, чтобы не погаснуть. И выслушать все истории, что он хранит.