А в это самое время, истекая кровью, на руках Смеяны умирал Первуша.

– Свет очей моих, – твердя одно и то ж, безутешно причитала обезумевшая девица, – сокол ты мой ясный, на кого ж ты покидаешь меня.

– Отходит, – остекленело уставившись на брата, отрешенно, как будто сама с собой, через силу выдавила Дарина. Громкий последний вдох, а затем еле слышный хрипящий выдох, и, вытянувшись, он замирает. Закрыв ладонью его глаза, в исступлении сестра падает брату на грудь. И заголосили бабы, и протяжно заржали комони, разнося по степи скорбные звуки о постигшем горе.

А поодаль, сверкая черными раскосыми глазищами, лежал связанный по рукам и ногам совсем еще молоденький, единственный взятый в полон кипчак.

– А с этим что будем делать? – враждебно прошипел Добрыня, метая из-под светлых бровей злобные молнии на поверженного противника.

– С собой возьмем, пусть почувствует, как быть рабом, – убежденно и твердо произнес вожак, – а сейчас пускай могилу руками копает.

К середине лета обоз беженцев подошел к пойме неизвестной реки. Пологие холмы по берегам рек да дубовые леса с ландышевыми дубравами, дышащие легкой прохладой, постепенно сменили знойную степь с ее палящим солнцем и обжигающим летним суховеем. Свежий аромат леса, трав и листвы в одночасье погрузил людей в состояние покоя.

– Это, кажется, река Яик, – охватывая взглядом буйную зелень лесов и высокотравных лугов и долго всматриваясь в незнакомые места, рассуждал Любомир, – а если это так, то мы следуем в правильном направлении, указанном моим отцом. – И, привстав в стременах, он еще раз окинул взором пойму реки. – Ну что, Ядрило? Надо бы оповестить люд о привале. Отдохнем в тени дубрав, помоем комоней, поохотимся. А завтра на свежую голову и подумаем, каким путем двигаться дальше. И вот что еще, скажи Путиле, чтобы привел он ко мне плененного басурманина, говорить с ним буду.

Расположились неподалеку от реки на солнечной луговой поляне в окружении черемуховых кустов. А уже немного погодя затрещали костры, и забурлила вода в котлах, и повеяло запахом вареного вкусного мяса. И дым, расстилаясь по ложбинам, повис над рекой.

– Тенгиз, как тебе у нас? – с ходу спросил Любомир у только что приведенного кипчака.

– Как может быть в плену? – не опуская пронзительного взгляда, буркнул пленник.

– Чой-то ты чересчур осмелел, как я погляжу, – грозно сверкнув глазами, вспыхнул вожак.

– Давай-ка мы ему врежем для острастки, чтобы неповадно было, – подскочив, прогремел Путила.

– Не мешало бы, – поддержал друга рядом стоящий Калина.

– Чуток погодь, успеется еще, – враз урезонил друзей Любомир. И, укоризненно посмотрев на них, уже более миролюбиво прибавил, – вы лучше развяжите его.

– Вот это другое дело, – растирая запястье, процедил сквозь зубы Тенгиз, – теперя и поговорить можно.

И, ухмыльнувшись, в ожидании устремил взор своих огромных раскосых глаз на предводителя русичей. Высокий, стройный, атлетически сложенный, с правильными чертами лица и вьющимися белокурыми волосами – он был прекрасен в этот миг.

«Красивый, чертяга, не одну нашу бабу с ума свести сможет», – мелькнуло в голове у Любомира. И, встряхнув головой, как от наваждения, спросил:

– Откуда, басурманин, язык-то наш знаешь?

– Да у меня ж матушка-то русская, – незамедлительно последовал ответ.

– А отец?

– Он из знатного кипчакского рода, – и, потупив взор, задумался. Но через мгновение, вновь устремив свой ясный взгляд на Любомира, заговорил, – во время одного из походов в русском селении он и увидел Елену Прекрасную. Они полюбили друг друга, она и согласилась с ним уйти.