Поэтому в Таверну я ходил только вместе с Дедулей, после барахолки. Сказать по правде, мне это нравилось намного больше, чем ездить на пристань или в город.

Однажды, вернувшись из школы, я застал Дедулю сидящим за столом в кухне. Голова у него была слегка откинута назад, и сквозь очки, висевшие на кончике носа, он сосредоточенно читал какое-то письмо. По тому, как он хмурился и покашливал, я понял, что в письме написано что-то, с чем Дедуля не согласен. Так обычно бывало, когда он изучал счета или читал газеты. Увидев меня, он отложил письмо и сказал: «Вот такие вот, значит, дела», – и встал, чтобы поставить чайник. Я задумался: а что делают другие люди, когда не знают, что сказать или сделать, а чайника у них под рукой нет? А потом скосил глаза на письмо и увидел, что оно было написано от руки и по-румынски. И схватил его, потому что понял: оно от мамы.

Разобрать я смог не все. Вернее, почти ничего, кроме «дорогой папуля», и «мое солнышко», и «я так счастлива», и «он такой прекрасный человек», и «нам нужно уехать, чтобы встать на ноги». Впрочем, кажется, я понял самое главное. И очень обрадовался, что мама нашла все же свою любовь, «прекрасного человека», и ей сейчас хорошо.

Только вот самое важное мне осталось непонятным, и как только Дедуля уселся напротив с кружкой чая в руке, я его спросил, когда мама за мной приедет. Дедуля на меня посмотрел внимательно, как будто до него не сразу дошло, о чем я его спрашиваю. Я повторил вопрос, стараясь говорить более внятно. Но Дедуля опять ничего не сказал, и я решил, что в письме мама об этом не написала. Наверное, забыла или торопилась.

Я не люблю делать уроки так же, как ходить в школу. Сижу, и сижу, и смотрю на буквы. Если очень-очень стараться, я могу прочитать несколько слов. Особенно, если эти слова мне уже знакомы. Но когда их много, то смысл от меня ускользает. Ну, вроде как поезд, когда на станции стоишь. Вот его голова, дальше вагон, а потом еще вагон, а потом еще и еще. И когда становится виден хвост, то головы уже не видно. С предложениями у меня та же штука. Учительница говорит, что у меня «синдром растерянного внимания». И что я должен очень-очень стараться собрать это свое внимание. И я стараюсь. Глубоко дышу. Сжимаю кулаки. Собираю внимание. Потом беру ручку, открываю тетрадку и сижу, примериваясь к заданию. Потом по буквам вывожу слово и сравниваю с тем, что в учебнике. Вроде, похоже вышло. Вздыхаю и с тоской смотрю на все те слова, которые тоже надо переписать. А они опять выстроились в бесконечный поезд, и я опять не вижу его полностью…

Входит Дедуля и какое-то время стоит за моей спиной. Потом вздыхает, трогает меня за плечо и садится на мое место. Берет ручку. Старательно выводит слова, немного коряво, чтобы как будто бы это я. Потом захлопывает тетрадку, быстро сует ее мне и уходит в кухню. «Здорово, – думаю я. – Сейчас выпьем чаю и пойдем в гараж, «починять»». В такие минуты я счастлив.

Мне очень нравилось помогать Дедуле в гараже. Я научился чистить медные вещи тряпочкой со специальной мазью. Меня завораживало, когда сначала вещь мутная, зеленоватая, а потом становится блестящая, и ты можешь увидеть в ней самого себя.

А еще Дедуля мне часто поручал что-то резать или гнуть, или распрямлять молотком, ведь я очень сильный. А вот мелкие детальки – винтики, например, или пружинки – вечно выворачивались из моих пальцев, а уж тем более не хотели влезать туда, куда им положено. Впрочем, Дедуля говорил, что у меня руки растут из нужного места. Меня это забавляло: а откуда еще могут расти руки?