Беда случилась зимой 1905—1906 года: в лавку вбежал человек и попросил его спрятать. «У нас всё на виду» – сказал Дормидонт Иванович, но помочь не отказался. Он провел незнакомца через коридор во двор и показал выход на другую улицу. Спустя несколько минут в лавку явились казаки: «Сюда вбежал человек, где он?». Дормидонт Иванович ответил резко: «Я посетителям не сторож. Не слежу» – «Доря, зачем ты так грубо?» – вмешалась Анна. Казаки поискали в лавке и не найдя никого, ушли, бросив напоследок хозяину: «Ну, попомнишь!».

Кого укрыли Коньковы?

Неведомо.

В полночь в дверь и окна громко застучали. Высадив двери, погромщики подняли ужасный шум. Анна быстро одела детей и увела к соседям. В лавке погромщики высыпали товары, разбивали каждую вещицу, ломали всё вокруг.

Утром оказалось, что семья разорена. Не было никаких средств начинать торговлю заново.

После разгрома Коньковы переехали в Черный город, где Дормидонт Иванович устроился рабочим на нефтяных промыслах. Черный город, или Бибибат, был самым бедным районом Баку. Здесь стояли нефтяные вышки и жили только рабочие. Коньковы поселились в одной комнатке с коридорчиком. Дом имел форму квадрата и выходил на все четыре улицы, а внутри был большой пустынный двор. Скорее всего, это была казарма для рабочих, какие принято было строить при крупных производствах. На промыслах Дормидонт Иванович познакомился с буровым мастером-латышом по фамилии Кильпе. Его семья жила в хорошем районе, а он приезжал в Черный город лишь на работу. Впоследствии Коньковы познакомятся и с семьей мастера – женой Анной Каспаровной и детьми: четырьмя мальчиками (старшего звали Альберт) и девочкой Аустрой.

Жизнь Коньковых в Черном городе снова потекла тихо и мирно, как вдруг к ним пришли из полиции. Начались расспросы о лавке. Муж был на работе, и Анна сказала, что владелица лавки – она. Полицейские объявили, что патент на лавку был оформлен неправильно, придрались и к другим мелочам. Конечно, за патент двухлетней давности вряд ли стали преследовать, и Коньковы решили, что мстят за того сбежавшего незнакомца. Над Анной состоялся суд, её приговорили к нескольким месяцам тюрьмы. В тюрьме она сидела в большой камере с другими женщинами, некоторые из них были с детьми. Анна тоже взяла с собой маленькую Нину, которую ещё кормила грудью. К матерям с детьми относились нестрого, им старались помогать остальные женщины.

Благодаря тому, что Анна взяла вину на себя, Дормидонт Иванович продолжал работать. Он покупал четверть молока (так называлась длинная бутылка литра на три) и белый хлеб с запеченной на корочке круглой полоской («зетэч») и оставлял детям на весь день. Этим они и питались. Вскоре не без помощи Кильпе он пристроил детей в «ясли для бедных», где содержали детей дошкольного возраста, и нашел другую квартиру.

Наконец Анна освободилась из заключения. Хозяйство в её отсутствие совсем расстроилось. Чтобы кормить семью, Анна стала подрабатывать, беря бельё в стирку  у Анны Каспаровны.  Хотя буровой мастер на промыслах считался начальством, отношения между семьями Кильпе и Коньковыми были приязненными настолько, что вскоре Кильпе помог Дормидонту Ивановичу открыть маленькую квасную лавку. Но случилась новая неожиданность: Кильпе арестовали! Оказалось, он вёл среди рабочих подпольную агитацию.

Жили теперь очень бедно, с трудом сводя концы с концами. Родители спали за занавеской на кровати, а пятерым детям стелили старые одеяла на полу. Чтобы накормить всю ораву, Анна варила ведро самодельной лапши, заправляя её жареным луком. Дети уминали её за обе щёки. Если в доме были хлеб и картошка, размазывали пюре по ломтю хлеба и хвастали друг перед другом: «а у меня масло!». Если в холода было нечем топить печь, дети набрасывали все свои одеяла на стол, забирались под него и так грелись в этом тесном укрытии. Слава богу – все были крепкие, с румянцем во всю щёку, никто не болел.