Стивенсон также писал, что «нет способа стать оригинальным, им нужно родиться». Я, может, и не оригинальна, но все же надеюсь, что однажды мои собственные мысли и переживания увидят свет. А я буду настойчиво трудиться и надеяться и не позволю грустным воспоминаниям о «Царе Морозе» помешать моим стараниям.

Это горькое испытание пошло мне на пользу: благодаря ему я задумалась о проблемах сочинительства. Единственное, о чем я жалею, – так о том, что из-за него я рассталась с одним из моих самых драгоценных друзей, мистером Ананьосом.

После публикации «Истории моей жизни» в «Домашнем журнале для женщин» он сообщил, что считал меня невиновной в истории с «Царем Морозом». И написал, что собранная тогда комиссия состояла из восьми человек: четырех слепых и четырех зрячих. По его словам, четверо решили, будто бы я знала о том, что мне прочли рассказ мисс Кэнби, а четверо других придерживались противоположной точки зрения. Мистер Ананьос утверждал, что сам он поддерживал тех, кто верил мне.

Как бы то ни было, на чьей бы стороне он ни был, когда я вошла в комнату, где мистер Ананьос раньше часто держал меня на коленях и смеялся над моими проказами, позабыв о делах, я почувствовала враждебность, и то, что случилось дальше, лишь подтвердило мое первое впечатление. В течение двух лет мистер Ананьос, казалось, верил, что мы с мисс Салливан невиновны. Но потом он почему-то изменил свое мнение. Я также не знаю деталей расследования. Мне даже не сообщили имен участников этого судилища, которые со мной почти не разговаривали. Я была слишком возбуждена, чтобы замечать что-либо, слишком испугана, чтобы задавать вопросы. Я едва помню, что говорила тогда сама.

Я так подробно рассказала здесь об истории со злополучным «Царем Морозом», потому что она стала важной вехой в моей жизни. Я постаралась изложить все факты, как они мне вспоминаются, не пытаясь ни защитить себя, ни переложить вину на кого-то другого.

После инцидента с рассказом я провела лето и зиму со своей семьей в Алабаме. То время я вспоминаю с восторгом – меня переполняло счастье.

«Царь Мороз» был позабыт.

Когда зеленые гроздья мускатного винограда, увивавшие беседку в дальнем конце сада, превратились в золотисто-коричневые, а земля покрылась красно-желтым ковром осенних листьев, я начала набрасывать беглый очерк моей жизни.

Я по-прежнему подозрительно относилась ко всему, что пишу. Меня терзала мысль о том, что написанное мною может оказаться «не совсем моим». Об этих страхах знала только мисс Салливан. Моя учительница утешала меня и помогала всеми способами, какие только приходили ей в голову. Чтобы восстановить мою уверенность в себе, она убедила меня написать краткий очерк моей жизни для журнала «Спутник юности». Тогда мне было 12 лет. Сочинять этот маленький рассказ мне было мучительно сложно, и, наверное, лишь какая-то мысль о возможной будущей пользе не позволила мне бросить начатое.

Моя учительница поощряла меня, потому что понимала, что, если я буду продолжать писать, то вновь обрету почву под ногами. Поэтому писала я хоть и робко, но решительно. До провала «Царя Мороза» я вела бездумную жизнь ребенка, но теперь взглянула вглубь себя и узрела невидимое миру.

Главным событием лета 1893 года для меня стала поездка в Вашингтон на инаугурацию президента Кливленда, а также посещение Всемирной выставки и Ниагарского водопада. Поэтому мои занятия писательством постоянно откладывались и прерывались на много недель, так что нет никакой возможности рассказать о них связно.

Многие удивляются, как меня могла потрясти красота Ниагары. Они всегда интересуются: «Что такое для вас эта красота? Вы же не можете видеть волны, накатывающиеся на берег, или слышать их рокот. Что они значат для вас?» Самый простой и очевидный ответ – все. Я не могу постичь их или дать определение, так же как не могу постичь или дать определение любви, добродетели или религии.