Он различает понимание и разум, понятия понимания и понятия рассудка только потому, что ограничивает первые непосредственным опытом, а вторым позволяет выходить за пределы всякого опыта.

Первые не ведут ни к какому знанию, потому что им не позволено выходить за пределы непосредственного опыта, вторые – потому что им не позволено связываться с опытом. Оба запрета одинаково неоправданны; именно благодаря им Кант остается в агностицизме, несмотря на всю свою борьбу за знание. Ведь царство знания начинается только там, где человек поднимается над непосредственным опытом посредством трансцендентального использования категорий, и заканчивается там, где он полностью отрывается от эмпирической почвы, отказывается даже от косвенной связи с опытом и позволяет мышлению самостоятельно блуждать в бездонной яме. Для Канта трансцендентное, о познаваемости которого только и идет речь, распадается на то, чье существование определено, но природа которого уже непознаваема (вещь в себе), и то, чья природа априорно определена разумом, но чье существование остается полностью проблематичным (идеи разума). Однако «что» без «что» можно с таким же успехом назвать знанием, как и «что» без «что», или как объединение обеих абстракций. Пренебрегая негативными догматическими запретами Канта, мы приходим к реальному осуществлению трансцендентального, которое предлагает «что» и «что» одновременно, но, конечно, ничего не стоит в глазах Канта, поскольку обладает лишь вероятностью, но не аподиктической определенностью. Философия Канта третьего периода представляет собой отступающую позицию априорного рационализма, который оставляет область теоретической метафизики в агностицизме, но стремится утвердить область практической философии или морали. Эта полумера находит свое выражение, с одной стороны, в запрещении трансцендентального использования категорий в теоретической области и его допущении в практической, а с другой – в отрицании конститутивной и признании регулятивной силы достигнутых таким образом понятий и принципов. Динамические принципы чистого понимания, идеи, а затем и цели, в теоретическом плане должны составлять лишь негативную доктрину или ограничительную дисциплину чистого разума, а в практическом плане – позитивный канон чистого разума, и в обоих отношениях (негативном и позитивном соответственно) иметь регулятивный эффект. С другой стороны, предполагается, что они не вносят позитивного вклада в построение и расширение нашего знания, т. е. не являются теоретически конститутивными, хотя и носят нерушимый вид, что являются таковыми.

Такая конструкция кажется крайне искусственной. То, что мы считаем определенным или даже просто вероятным, естественно, будет оказывать на нас регулятивное мотивационное воздействие; но если кто-то видит сквозь что-то совершенно проблематичную, пустую возможность и тем не менее принимает ее за принцип своих действий, то он уже не разумный человек, а глупец. Если регулятивные принципы запятнаны нерушимой, но ложной видимостью того, что они теоретически конститутивны, то есть представляют собой позитивные истины, они могут, однако, оказывать через эту видимость и практическое регулятивное воздействие. Но критика, раскрывающая иллюзорный характер этой видимости, доказывает также, что их претензия быть регулятивными принципами является чисто иллюзорной и совершенно необоснованной. Если в силу неразрушимости этой ложной видимости они на самом деле продолжают нас регулировать, критика должна осознать, что нас обманывает иллюзорная природа нашей ментальной организации». – Категория конечности, которая заняла бы достойное место среди категорий отношения наряду с субстанциальностью и причинностью вместо взаимного действия, полностью отсутствует в теории категорий Канта во втором и третьем периодах. Восполнив это упущение, Кант достиг более высокого положения, чем занимал ранее, и таким образом вступил в четвертый период, который характеризуется «Критикой способности суждения». К сожалению, ему не хватило свежести и бодрости, чтобы переработать свои прежние работы с этой более высокой точки зрения; поэтому он довольствовался дополнениями, которые могли стать лишь лоскутным одеялом.