В такие выходные, когда мы завтракали с папой, мне даже начинало казаться, что мы живем вместе. Мы просыпались в одной и той же квартире, спускались по лестнице и приступали к этому ежедневному ритуалу.

– Ты уже думала о том, куда пойдешь в следующем году? – спросил папа.

В старших классах я выбрала престижное направление scientifique[8] – главным образом из-за него, а не потому что мне так уж нравилась программа. Математику я ненавидела.

– Не знаю пока. Думала подавать в Институт политических исследований.

– Les sciences politiques[9]. – Судя по его тону, он был доволен. – Идешь по моим стопам?

– Ей просто нравится делать вид, что она не моя дочь, – сказала Анук, поворачиваясь к нему.

– Ты говоришь так только потому, что я не хочу творческую профессию.

– Это прекрасный институт, – сказал папа, – и ты не обязана изучать политологию. Как насчет социологии или права? Зимой тебе придется составлять портфолио и готовиться к письменным экзаменам.

– Она думает, что ты будешь платить за ее обучение, – сказала Анук.

Хотя это было произнесено шутливым тоном, меня разозлили ее слова.

– Я могу получить стипендию.

Папа допил кофе и с довольным видом оглядел кухню. Анук редко пользовалась дорогими кастрюлями и сковородками, которые он накупил ей за эти годы. Она со студенческих лет предпочитала готовить на одной и той же поцарапанной сковородке.

– А где бы ты хотела жить, если бы могла выбрать любой район в Париже? – спросил меня папа.

– На Правом берегу.

– Там очень тесные улочки, я это не люблю. А разве тебе не нравится жить рядом с парком?

– Если бы я жила в одиннадцатом или девятнадцатом округе, у меня было бы побольше пространства.

– Тебе не кажется, что и здесь пространства вполне достаточно? – вклинилась Анук.

– Здесь неплохо, – сказала я. Я знала, что папа помогает нам платить за аренду.

– Когда ты была маленькой, Марго, ты хотела стать архитектором, – сказал он. – Ты часами рисовала дома.

Я слушала его и вспоминала, что представляла, как мы живем в этих домах втроем.

– Ты была помешана на идее центра, – продолжал он. – Ты рисовала нас в разных комнатах в зависимости от того, какой у каждого внутренний центр – не географическая середина дома, а пространство, подходящее для души его обитателя. Нам предназначались те комнаты, которые лучше всего отражали наши характеры.

– В твоем случае это была кухня, – сказала я и улыбнулась ему. – Просторная кухня с самым лучшим оборудованием.

– Да-да, я должен был стать шеф-поваром.

– А где был мой центр? – спросила Анук.

– В пустой комнате с зеркалами от пола до потолка, – невозмутимо ответила я.

– Хочешь сказать, что у меня нарциссизм?

– Ты любишь смотреть на себя, когда репетируешь.

– А твой центр где был, Марго? – спросил папа.

– Не помню.

– А где бы он был сейчас?

– Я не могу представить свой центр.

– Попробуй.

Я окинула взглядом кухню, потом гостиную с балконом, на котором мы с Анук в теплое время года подставляли ноги солнцу и ждали, когда в конце улицы появится папа. Балкон был нейтральной территорией, где я могла побыть отдельно от отца и матери, но не расставаться с ними. Я как будто оказывалась на краю света, на границе между улицей и жизнью с Анук.

– Балкон, – сказала я им. – Он между квартирой и улицей.

– Чистилище, – сказала Анук.

– Сквозь стеклянные двери видно, что происходит внутри, – сказал папа. – Моя дочь – вуайеристка.

– Через балконы в дом залезают воры и убийцы, – подхватила Анук.

– Ты слышишь зов пустоты, – сказал он, – и эта пустота тебя манит. Ты хочешь узнать, каково это – летать.

– Или умереть, – мрачно отозвалась Анук.