Но горячий душ, казалось, придал мне сил.

Я вышла в своем длинном, до пола, ночном платье, буквально споткнувшись о твой растерянный взгляд. Да, я так сплю: мне холодно с обнажённой спиной, длинные полы с боковыми разрезами по бедру не сковывают движение, дают ощущение целомудренности и сексуальности одновременно. Глубокий вырез на груди почти ничего не скрывает, но ткань прилегает к телу настолько плотно, насколько это возможно. Близок каравай, да не укусишь.

– Вау, какая! – ни малейшей иронии в голосе, лишь немного замешательства.

– Какая?

– Красивая. Есть в этом что-то… – поискал в воздухе слово, не нашел, просто щелкнул пальцами.

– Викторианское?

Не знаю, чего ты от меня ожидал: безразмерной майки-алкоголички, корсета а-ля Мулен Руж с подвязками, обнаженки ли, но я всегда знала, что буду с тобой именно в нем. Еще с тех пор, как впервые разговаривала с тобой из лондонского отеля.

В моей памяти ты уже гладил меня сквозь этот обычный, без намека на вызывающую эротику, хлопок, проводил ладонями по хорошо заметным под тканью соскам, запускал руки под боковой разрез и скользил пальцами до живота.

Ты был хорошо знаком с этим платьем, только пока этого не знал.

Потом было шампанское из неудобных стеклянных стаканов, позирование вдвоем в зеркале («Иди сюда, обними меня за плечи, да, вот так» – склоняла голову, ловила в отражении черты тех двоих, что зафиксировались в моей памяти сильнее любой фотографии), потом невозможность разорвать поцелуй: стоя, сидя, наконец, лёжа…

Но стоило закрыть глаза, как все эти поезда, очереди, толпы людей, летящий за окном пейзаж, весь этот безумный день понеслись передо мной с отвратительной скоростью.

– Гриш, я правда хочу спать.

– Спи, – не отрывая от меня рук, все с большей настойчивостью прижимая к себе, шептал в ухо.

Дыхание горячее, знакомое и далекое одновременно. Когда-то, давным-давно, я чувствовала его жар на моей шее. Очень давно. Слишком давно.

– Шутишь? Как я могу спать, когда ты меня тискаешь?

– Я понимаю, но пойми меня тоже, я не могу тебя не трогать. И потом, ты обещала потерпеть.

Я помнила тот шутливый разговор, кажется, еще в июне («Раньше я говорила, оставьте меня в покое, не трогайте меня, а сейчас, – трогайте, трогайте, но желающих, увы, нет» «Есть желающие, есть, ты еще взвоешь» «Не волнуйся, три дня я потерплю»).

– Нет, правда, спи, я тут рядом полежу. Отстать не обещаю, но…

Ты потянулся выключить свет.

– Не надо, оставь, а то я совсем перестану понимать, что происходит.

Сейчас вижу, что никакой логики в моей просьбе не было, но оставаться в темноте вдруг стало страшно: мне нужно знать, видеть и понимать, что ты – рядом, и я с темнотой не окажусь одна в Париже, как когда-то в Волгограде. Видеть тебя, чувствовать всем телом, отзываться на прикосновения губ молчаливым согласием, не думая, будет ли продолжение.

Даже не так, боясь его, дразнить и отталкивать тебя.

Отпустить.

Довериться.

Отдаться.

Удивительно пошлый набор глаголов, но мне было все равно. Я так чувствовала, я этого хотела. Но пока не знала, смогу ли я.

Ты с силой сжал мою грудь. От боли и злости я, выдернутая из полудремы, резко села на кровати.

– Не надо так, мне больно.

– Прости, прости, я грубый мужлан, – может хотел пошутить, но я напряглась еще больше.

Села в полулотос, ноги спрятала под одеялом, молчу и жду. «Скажи, ну скажи, что не торопишь», – мысленно молю. Сел напротив меня, взял за руку:

– Анюта, ты не торопись, я подожду, ну насколько получится. Никто никому ничего не должен, на расслабоне, помнишь?

– Не могу на расслабоне, стараюсь, пока никак. Мне важно захотеть самой, чтобы голову снесло, чтобы ни одной мысли: как, зачем, а что потом…