Итак, кормча южной Руси, корчма вольная, является перед нами коренным народным учреждением. Тогда как в других местах женщина стыдится войти в кабак или в трактир, а членами клубов – одни мужчины, в корчму входят все: и мужчины, и девушки. «В корчме и в бане уси ровные дворяне». Здесь-то, в корчме, гуляла прекрасная Бондарувна, жертва польских насилий и один из лучших женских образов украинской поэзии:

Но совсем уже не то местами, где корчма успела обратиться в кабак, зашедший из Москвы, или шинок (нем. Schenke), занесенный в Украину ляхами, куда теперь и дiвчата частуют. Дiвчата, ночные собрания которых разгоняют для порядка, собираются в корчмы пить. И плачется мать на свою дочь, пьющую в корчме:

Так как в корчмах, между прочим, продавались и питья, то отсюда и самое продажное питье получило название корчма (кръчьма), с каким оно постоянно встречается в памятниках Древней Руси. У сербов npodaje на крчму значит продавать по мелочи. Слово крьчьмъница мы находим в древнейшем переводе пророчеств Исайи. В древнеболгарском языке крьчьмница – taberna; кръчьбьник (вместо кръчьмьник) — κάπλος. И с тех пор, вслед за древнеболгарским языком, обратившимся в церковнославянский, во всех древнерусских сочинениях кабаки и питейные дома всегда называются корчемницами и как будто облагораживаются этим в сознании духовного писателя. «Приключися,– говорит одна легенда,– яко нѣцiи человѣцы по мiрскому въ корчемницѣ пiяху, и глаголюще съ собою о разныхъ вещахъ». Но тот же древнерусский грамотник впоследствии говорил другое. В одном сборнике XVII века корчма толкуется как самое постыдное место: «Корчмы, сирѣчь кабаки, или аптеки, домы суть губительнiи». Слово корчъмствовать в значении мелкой, розничной продажи встречается в списке «Русской Правды» конца XIII века.

На северо-востоке Руси, где общественная жизнь развита была гораздо слабее, чем на юге, корчмы не имели никакого значения. Суздаль, Владимир, Москва совершенно не знают корчемной жизни; напротив того, в Киеве, удивлявшем в XI веке своим народонаселением, своими осьмью рынками (Адам Бременский, Дитмар Межиборгский), в не менее богатом Новгороде, во Пскове и Смоленске, который в летописи под 863 годом назывался великим и богатым городом, корчмы, должно думать, составляли важное городское учреждение. В уставной грамоте смоленского князя Ростислава Мстиславича 1150 года упоминаются мыта и корчмити: «В Лучинѣ (княжеской дани)… гривны, а мыта и корчмити невѣдомо на что ся снидеть». – «На Прупои (княжеской дани)… гривен, а на корчмитѣхъ не вѣдити на что ся сойдетъ». – «На Копысѣ (княжеской дани)… гривны… а корчмити невѣдомо, на что ся сойдетъ». То есть: неведомо, сколько сойдет с приезжих торговцев и с содержателей корчем. В Новегороде и Пскове корчмы составляют собственность городских общин. Князь, на основании договора, по которому он принят, не имеет в корчмах никакой воли: «А свободъ ти, ни мыть на новгородьской волости не ставити». По псковской грамоте, составленной в 1397 году на псковском вече, запрещалось: «Княжимъ людемъ по дворамъ корчмы не держать, ни во Псковҍ, ни на пригородҍ, ни ведра, ни корецъ, ни бочкою меда не продавати». Купцы немецкие, а может быть, прежде и голландские, имели право на продажу пива на своем дворе. Но в половине XIV века, когда голландский двор находился уже в руках купцов немецких, новгородцы никак не хотели дозволить продажу пива и на дворе святого Олафа. В новгородской скре 1350 года сказано, что в этом году в собрании общинных купцов в Новгороде состоялось постановление, чтобы, пока стоит двор святого Петра, под страхом взыскания десяти марок никто не осмеливался продавать пива на готском дворе. Казимир Великий в 1348 году отдал войту колочинскому Петру город Роги в завислоцкой Руси, придав к нему, между прочим, две корчмы: duas tabernas, similiter duas mensas panum. Корчемники платили подати. В 1417 году псковские посадники «наймитовъ нанята и поставиша костер (башню) на Крому отъ Псковы, а поимаша то серебро на корчмитѣхъ». В 1474 году князь-местер Ризский прислал посла к великому князю воеводе Даниле Дмитриевичу (Холмскому) и к князю псковскому Ярославу Васильевичу и говорил: «Азъ князь великой Илифлямской и Ризской повѣствую, чтобы ми есте миръ дали, и язъ князь местеръ съ воды и съ земли сступаюся дому святыя Троица и всего Пскова, моихъ сусѣдъ, да и за то имаюся, что ми къ вам во Псковъ изъ своей волости корчмы пива и меду не пущати, – а колода отложите по всей моей державѣ, а на том пишу грамоту и кресть цѣлую за всю свою державу и за вси города, а опроче пискупа юрьевского и всехъ юрьевцовъ». В том же году заключен был договор и с юрьевцами (Дерптом) на тридцать лет, по которому они обязались «во Псковъ корчмы не возити, ни торговати, ни колодѣ (заставы) у костра (башня или стрельница) не держати». В самом же договоре мы читаем: «А корчмою пивомъ нҍмецкому гостю во Пскове не торговати, а опричь корчмы и пива всякiй товаръ возити по старинѣ». В одном из списков Псковской летописи добавлено: «И оттолтѣ преста корчма нѣмецкая». То же обязательство помещено в перемирном листе 1482 года между Новгородом и лифляндским магистром: «А пива и корчмы нѣмцомъ не продавати въ Новѣгородѣ, а ни по пригородамъ», и в новом перемирии 1493 года: «А корчомъ нѣмцом въ Новѣгородѣ не продавати ни по пригородомъ».