Но все-таки судьба даровала этому князю, много перенесшему, тяжелоиспытанному и уже состарившемуся в 57 лет, последнюю радость, на которой он мог отдохнуть душой. Так как король Ричард, обладая сердцем льва, имел птичий мозг – он никогда не знал, чего хотел, а Саладин всегда знал это, – то образец странствующего рыцаря в конце концов удовлетворился бесплодными лаврами каких-нибудь двенадцати побед и по миру или, вернее, перемирию 21 шабана[129] 588 г. (1 сентября 1192 г.) отказался от освобождения Иерусалима. Когда, ровно через год после этого, великий сын Эйюба, заболев изнурительной лихорадкой, почувствовал приближение смерти, он мог сделать свои последние распоряжения в полном сознании, что он прожил недаром: сердитый «король Ангилтара», как называли его мусульмане, удалился опять в Европу, чтобы дать запереть себя своим друзьям; опасный маркиз пал от кинжала ассасинов, поэтому, даже если бы потомки тогдашних мусульман значительно отставали в способностях, все же можно было надеяться, что по крайней мере главные приобретения этих двадцати тяжелых и богатых событиями лет не пропадут опять для ислама.

И действительно, все осталось при том, что было достигнуто славною деятельностью Саладина. Правда, он был первым и последним истинно великим представителем династии Эйюбидов, но и Запад, после гигантского усилия, одновременного похода немцев под предводительством Барбароссы, французов и англичан под предводительством Филиппа и Ричарда, никогда более не предпринимал такого обширного предприятия. Чтобы сохранить меткое выражение, в настоящее время неупотребительное, мы скажем: борьба за Святую землю с конца Третьего крестового похода и после смерти Саладина «завязла в болоте». Должна ли она была кончиться несколькими годами позднее или раньше, зависело от обстоятельств и было несущественно для хода исторического развития в его целом. В главном уже тогда натиск христианского Запада на магометанский Восток не удался – к несчастью того и другого. Ибо и после отражения опасности как курдские, так и турецкие западно-азиатские династии выказали ту же ужасающую неспособность водворить среди своих земель и населения хотя сносный порядок; эта неспособность только что довершала несчастье Персии: как здесь, так и там упадок неудержимо шел своей дорогой.

Саладин был слишком умен, чтобы не предвидеть, что после его смерти оставшиеся будут спорить о наследстве. Уже при нем, к великому его негодованию, один из его племянников, в то время как он сам был прикован к Акке, нарушил мир Месопотамии себялюбивыми предприятиями, имевшими целью увеличение своих владений. С другой стороны, невозможность положиться на турецких эмиров заставила его поручать самые важные места по возможности своим ближайшим приближенным. И едва ли можно было надеяться, чтобы после того, как он закроет глаза навеки, все прочие отказались бы от своего господства в пользу того, кого он избрал себе в преемники, или даже согласились бы добровольно подчиниться новому верховному властителю. Насколько эти вопросы заботили великого государя, видно из того, что во время болезней, наводивших его на мысль о смерти, он не раз менял свои относящиеся к ним распоряжения, которые были начертаны раньше. У него было семнадцать сыновей; а между тем он не мог ни обойти, ни отважиться передать титул султана, верховную власть над другими брату своему, известному под именем аль-Мелик аль-Адила, «справедливый царь», который в самые тяжелые времена был ему верным помощником. Ведь сам он вытеснением Зенгидов и отстранением при случае потомков своего дяди Ширкуха показал пример того, как действуют в таких случаях честолюбивые люди. В конце концов он решился назначить султаном старшего своего сына Али, прозываемого аль-Мелик аль-Афдаль, «превосходный царь»