, правда, не всегда так, чтобы значение их соответствовало вполне персидскому понятию. Смотря по природе и духовной склонности, тут араб воспринимал нечто персидское в воззрениях и нравах, а там перс – нечто арабское. Но матери большинства лиц арабского происхождения были персиянки: таким образом, национальность победителей мало-помалу подчинилась национальности побежденных, как это обыкновенно и бывает в подобных случаях. И поэтому неудивительно, что требовалось только появление благоприятных внешних обстоятельств, чтобы из-за арабского покрова, скрывавшего персидское лицо, внезапно выглянуло это последнее. Отступления от подобного положения дел – не говоря уже о каспийских областях, навряд ли когда-либо покоренных даже внешним образом, – случались и на востоке Персии, по ту сторону великой соляной пустыни, отделяющей Мидию от Хорасана и обеспечивающей восточным провинциям известное привилегированное положение. Здесь, за исключением больших городов, – да и тут в самой слабой степени, – арабский элемент был очень незначителен. Вместо него замечается ближе к востоку все более и более густая масса турок, а к юго-востоку – но менее густо – индогерманцы неперсидского происхождения.

Вся широкая полоса, охватывающая земли между Оксусом и Яксартом, старинную Бактрию и теперешний Афганистан, была уже с древних времен предметом спора для индийских, иранских и разных северных племен. Последние имели, по-видимому, этнографическую связь с турецкими, татарскими и монгольскими народностями. Но о родственных их отношениях, опираясь на дошедшие до нас известия греко-римских и китайских историков, нельзя сказать ничего более точного. Они, подобно вышеназванным народностям, в разные периоды существования староперсидского, македонского и среднеперсидского государства вторгались из степей и гор, средоточие которых составляли алтайские вершины, в Иран и производили в нем опустошения. Во времена Арзакидов они проникли через Кабульскую долину до Индии, а с другой стороны – до границы Кирмана. Возможно, что в какой-нибудь связи с ними находятся владетели Кабула, наделавшие столько хлопот магометанским полководцам и которых мусульмане называют турками. Во всяком случае, справедливо именуются «турками» те отряды всадников, которые в 560 г. отняли Трансоксанию у бывшего до них господствующим на Оксусе тоже северного племени гефталитов и основали там могучее государство под управлением Хакана («великого царя»). Оно охватывало значительное пространство древнеиранской территории, так как царство Ахеменидов в лучшие времена простиралось до Хорезма (Хивы) вблизи Аральского моря, и можно предполагать, что по крайней мере оседлые жители Бактрии, Трансоксании и оазиса Хорезма были иранцы. Даже в настоящее время городские жители Трансоксании большей частью еще персидского происхождения, несмотря на то что за этот долгий период монголы и татары сильно похозяйничали в центральной провинции, а турки-узбеки уже целыми столетиями владели страной. Приходится предположить, что турецкий Хакан, подобно тому как позже поступали мусульмане, представлял отдельным округам до известной степени собственное самоуправление[24]. Тем не менее во времена мусульманских завоеваний многочисленные турецкие толпы были внедрены среди персидского коренного населения, потому что главным образом турки были переведены из тех местностей в Багдад, сначала целой массой, а позже в виде гвардейских отрядов[25]. На юг от этих северо-восточных турок и рядом с так называемыми кабульскими турками поселились и другие неперсидские племена; особенно у индийской границы потомки пактиеров, которые позже называли себя пушту, и дикие жители Гура, гористой страны на юго-восток от Герата. Из смеси этих двух племен (с добавкой позже переселившихся сюда монголов) возник воинственный народ афганцев. На юго-востоке было, кроме того, немало индусов, которые когда-то владычествовали в Кабуле, вследствие чего доставили одно время в Восточной Персии исповедуемой ими буддийской религии сильное, чувствуемое еще при исламе, влияние. Все эти чуждые элементы, там, где сталкивались с персидской нацией, задерживали ее развитие, как в политическом, так и в религиозном отношении. Туркам, с их несложной, часто даже несколько узкой мыслью с самого уже начала, лишь только они вообще стали думать о религии, казался более симпатичным положительный, запрещающий всякое излишнее мудрствование правоверный догмат, по сравнению с аллегорическими тонкостями шиитов. Они перешли к суннитам, – как затем поступили и афганцы, которые, правда, в конце II (VIII) столетия были еще язычниками или буддистами.