Его характеризовали как патриота, движимого благороднейшими мотивами, который принес государству как первоклассные способности, так и большое личное состояние, но был погублен заговором коррумпированных и никчемных ораторов, во всех отношениях уступавших ему; людей, чей единственный шанс на успех у народа заключался в изгнании тех, кто был лучше них, тогда как он, Алкивиад, далек от того, чтобы иметь какие-либо интересы, враждебные демократии, был естественным и достойным любимцем демократического народа.[217]

Таким образом, что касается старых причин непопулярности, время и отсутствие значительно ослабили их эффект и помогли его друзьям нейтрализовать их, указывая на коварные политические маневры, использованные против него.

Но если старые причины непопулярности, таким образом, сравнительно говоря, исчезли из виду, то с тех пор возникли другие, более серьезного и неизгладимого характера. Его мстительная враждебность к своей стране не только была демонстративно провозглашена, но и активно проявлена ударами, слишком эффективно направленными в её жизненно важные органы. Отправка Гилиппа в Сиракузы, укрепление Декелеи, восстания Хиоса и Милета, первое зарождение заговора Четырехсот – все это были явные меры[p. 148] Алкивиада. Даже для этого моментальный энтузиазм пытался найти оправдания: утверждалось, что он никогда не переставал любить свою страну, несмотря на её несправедливость к нему, и что он был вынужден необходимостью изгнания служить людям, которых ненавидел, ежедневно рискуя своей жизнью.[218] Но такие предлоги не могли никого обмануть. Предательство Алкивиада в период его изгнания оставалось неоправданным, как и неоспоримым, и было бы более чем достаточным поводом для его врагов, если бы их языки были свободны. Но его положение было совершенно особенным: сначала он нанес своей стране огромный вред, а затем оказал ей ценные услуги и обещал сделать ещё больше. Правда, последующая услуга никоим образом не соответствовала предыдущему вреду: и она действительно была оказана не только им, поскольку победы при Абидосе и Кизике принадлежат не меньше Ферамену и Фрасибулу, чем Алкивиаду:[219] более того, особый подарок или капитал, который он обещал привезти с собой – персидский союз и плату Афинам – оказался полным обманом. Тем не менее, афинское оружие было исключительно успешным с момента его присоединения, и мы можем видеть, что не только общие слухи, но даже хорошие судьи, такие как Фукидид, приписывали этот результат его превосходной энергии и управлению.

Не касаясь этих подробностей, невозможно полностью понять очень своеобразное положение этого возвращающегося изгнанника перед афинским народом летом 407 года до н.э. Более далекое прошлое показывало его одним из худших преступников; недавнее прошлое – ценным слугой и патриотом: будущее обещало продолжение в этом последнем качестве, насколько можно было судить по каким-либо положительным признакам. Теперь это был случай, когда обсуждение и взаимные обвинения не могли принести никакой пользы. Были все основания для повторного назначения Алкивиада на его командование; но это могло быть сделано только при[p. 149] запрете осуждения за его прошлые преступления и предварительном принятии его последующих добрых дел, как оправдывающих надежду на ещё лучшие дела в будущем. Народный инстинкт прекрасно чувствовал эту ситуацию и наложил абсолютное молчание на его врагов.[220] Мы не должны делать вывод отсюда, что народ забыл прошлые деяния Алкивиада или что он питал к нему только безоговорочное доверие и восхищение. В своем нынешнем, вполне оправданном чувстве надежды, они решили, что он должен иметь полную свободу действий для продолжения своей новой и лучшей карьеры, если он того пожелает; и что его враги должны быть лишены возможности возобновлять упоминания о непоправимом прошлом, чтобы закрыть перед ним дверь. Но то, что было запрещено произносить как несвоевременное, не было стерто из их воспоминаний; и враги, хотя и были временно заставлены молчать, не стали бессильными на будущее. Весь этот горючий материал лежал в покое, готовый вспыхнуть от любого будущего проступка или небрежности, возможно, даже от неудачи без вины, со стороны Алкивиада.