Более того, даже если бы Клеофон и извлекал выгоду из продолжения войны, в случае окончательного поражения Афин он наверняка лишился бы не только всех своих доходов и положения, но и жизни.

Так что обвинение в корысти несостоятельно. Вопрос о том, был ли его совет разумным, решить сложнее.

Если рассматривать момент, когда было сделано предложение, следует помнить, что пелопоннесский флот в Азии был только что уничтожен, и само краткое донесение Гиппократа эфорам, столь ярко описывающее бедственное положение его войск, в тот момент находилось перед афинским собранием. С другой стороны, депеши афинских стратегов, возвещавшие о победе, вызвали всеобщий триумф, выразившийся в публичном благодарственном молебне в Афинах [174]. Не приходится сомневаться, что Алкивиад и его коллеги обещали значительные будущие успехи, возможно, даже возвращение большей части утраченной морской империи.

В таком настроении афинского народа и их полководцев, во многом оправданном реальным положением дел, какое предложение вносит Эндий?

По сути, он не предлагает никаких уступок. Обе стороны остаются на своих позициях, гарнизоны выводятся, пленные обмениваются. Единственное преимущество, которое Афины получили бы, приняв эти условия, – это вывод своего гарнизона из Пилоса и избавление от спартанского гарнизона в Декелее. Такой обмен был бы для них значительным плюсом. К этому можно добавить облегчение от простого прекращения войны, что, несомненно, было бы важно.

Но вопрос в том, посоветовал бы государственный деятель уровня Перикла своим согражданам удовлетвориться такими уступками сразу после великой победы при Кизике и двух меньших побед перед ней? Склонен думать, что нет. Скорее, он увидел бы в этом дипломатическую уловку, рассчитанную на то, чтобы парализовать Афины в тот момент, когда их враги были беззащитны, и выиграть время для постройки нового флота [175].

Спарта не могла ручаться ни за Персию, ни за своих пелопоннесских союзников – прошлый опыт показал, что это ей не удавалось. Таким образом, приняв предложение, Афины не получили бы реального освобождения от бремени войны, а лишь притупили бы боевой дух и связали руки своим войскам в момент, когда те чувствовали себя на гребне успеха.

Для армии и флота, а особенно для стратегов – Алкивиада, Ферамена и Фрасибула – принятие таких условий в такой момент было бы равносильно позору. Это лишило бы их завоеваний, на которые они страстно (и в тот момент небезосновательно) надеялись – завоеваний, способных вернуть Афинам их недавно утраченное величие. И это унижение было бы нанесено не только без компенсирующих выгод, но и с высокой вероятностью необходимости в ближайшем будущем удваивать усилия, когда наступит благоприятный момент для врагов.

Таким образом, если отойти от расплывчатых обвинений в адрес демагога Клеофона, якобы стоявшего между Афинами и миром, и рассмотреть конкретные условия мира, которые он убедил своих сограждан отвергнуть, окажется, что у него были очень веские, если не подавляющие, основания для такого совета.

Вопрос о том, попытался ли он использовать это само по себе неприемлемое предложение для выработки более подходящих и долговечных условий мира, остаётся открытым. Вероятно, даже если бы такие попытки были предприняты, они не увенчались бы успехом. Но государственный деятель уровня Перикла попробовал бы, понимая, что Афины ведут войну в невыгодных условиях, которые в долгосрочной перспективе их погубят. А вот оппозиционный оратор вроде Клеофона, даже правильно оценивая текущее предложение, не заглядывал так далеко в будущее.