Отчаяние разгромленного войска ярко отражено в лаконичном донесении, отправленном Гиппократом, секретарём погибшего адмирала Миндара, спартанским эфорам:

«Вся слава и преимущества утрачены: Миндар убит: люди голодают: мы в отчаянном положении и не знаем, что делать [170]».

Эфоры, несомненно, слышали эту же печальную весть от нескольких свидетелей, поскольку данное донесение так и не дошло до них – оно было перехвачено и доставлено в Афины.

Настолько мрачными были их прогнозы на будущее, что спартанское посольство во главе с Эндием прибыло в Афины с предложением мира. Или, возможно, Эндию – старому другу и гостю Алкивиада, который уже бывал в Афинах в качестве посланника ранее, – на этот раз разрешили вновь прибыть в город, чтобы неофициально прощупать настроения граждан, чтобы в случае неудачи легко можно было от всего откреститься.

Примечательно, что Ксенофонт не упоминает об этом посольстве. Его молчание, хотя и не даёт нам оснований сомневаться в достоверности события (о котором сообщает Диодор, возможно, ссылаясь на Феопомпа, и которое само по себе вполне правдоподобно), всё же заставляет усомниться в том, что сами эфоры признавали факт своего участия или санкционирования этого предложения. Следует помнить, что Спарта, не говоря уже о её обязательствах перед союзниками в целом, в этот момент была связана особым соглашением с Персией и не могла заключать сепаратный мир с Афинами.

Согласно Диодору, Эндий, получив слово в афинском народном собрании, предложил афинянам заключить мир со Спартой на следующих условиях:

– Каждая сторона остаётся на своих текущих позициях;

– Гарнизоны обеих сторон выводятся;

– Происходит обмен пленными – один лакедемонянин за одного афинянина.

В своей речи Эндий подчёркивал взаимный ущерб, который обе стороны несли от продолжения войны, но утверждал, что Афины страдали гораздо сильнее и потому были больше заинтересованы в скорейшем мире. У них не было денег, в то время как у Спарты был Великий царь в качестве плательщика [с. 123]. Аттика разорялась гарнизоном в Декелее, в то время как Пелопоннес оставался нетронутым. Вся мощь и влияние Афин зависели от превосходства на море, тогда как Спарта могла обойтись без него и сохранить своё господство [171].

Если верить Диодору, все наиболее разумные граждане Афин рекомендовали принять это предложение. Против выступили только демагоги и смутьяны, привыкшие разжигать пламя войны ради собственной выгоды. Особенно яростно возражал демагог Клеофон, пользовавшийся тогда большим влиянием. Он говорил о блеске недавней победы и новых перспективах успеха, которые теперь открывались перед Афинами. В результате народное собрание отвергло предложение Эндия [172].

Тем, кто писал после битвы при Эгоспотамах и захвата Афин, было легко рассуждать задним числом и повторять стандартные обвинения в адрес безумного народа, введённого в заблуждение коррумпированным демагогом. Но если отвлечься от нашего знания финального исхода войны и взглянуть на суть этого предложения (даже если считать его официальным и санкционированным) и время, в которое оно было сделано, то мы усомнимся в том, что Клеофон был глуп или, тем более, корыстен, рекомендуя его отвергнуть.

Что касается обвинения в корыстной заинтересованности в продолжении войны, я уже высказывался о Клеоне, отмечая, что подобный интерес нельзя справедливо приписывать демагогам такого типа [173]. По своей природе они были невоинственными людьми и имели столь же высокие шансы лично проиграть от войны, как и выиграть. Это особенно верно в отношении Клеофона в последние годы войны, поскольку финансовое положение Афин было настолько тяжёлым, что все доступные средства уходили на флот и армию, почти не оставляя излишков для политических махинаций. Адмиралы, оплачивавшие моряков за счёт контрибуций за границей, возможно, могли обогащаться, но у политиков дома шансов на подобные доходы было гораздо меньше, чем в мирное время [с. 124].