Победа столь неполная и нерешительная мало ценилась бы афинянами в эпоху, предшествовавшую Сицилийской экспедиции. Но после того страшного поражения, за которым последовало столько других бедствий, а в последнее время – поражение Фимόхара и отпадение Эвбеи, их дух был так принижен, что триера, принесшая весть о битве при Киноссеме, кажется, в конце августа 411 г. до н. э., была встречена с величайшей радостью и ликованием. Они начали чувствовать, словно отлив достиг своей низшей точки и начал поворачивать в их пользу, подавая некоторые надежды на конечный успех в войне. Вскоре случилось еще одно удачное событие, укрепившее эту веру. Миндар был вынужден усилить себя у Геллеспонта, отправив Гиппократа и Эпикла привести флот из пятидесяти триер, действовавший теперь у Эвбеи.[150] Это само по себе стало важным облегчением для Афин, устранив беспокоящего врага близ дома. Но оно было еще более усилено последующими неудачами этого флота, который, обходя мыс у горы Афон, чтобы добраться до Азии, был застигнут ужасной бурей и почти уничтожен, с большими потерями среди экипажей; так что лишь остатки, под командой Гиппократа, уцелели, чтобы присоединиться к Миндару.[151]

Но хотя Афины таким образом избавились от всякого страха перед агрессией со стороны Эвбеи, последствия ухода этого флота показали, как безвозвратно остров сам выпал из-под их владычества. Жители[стр. 112] Халкиды и других городов, оставшиеся теперь без иностранной защиты против нее, совместно с беотийцами, чьи интересы в этом деле были даже сильнее их собственных, занялись тем, что лишили Эвбею её островного характера, построив дамбу или мост через Эврип, самую узкую часть Эвбейского пролива, где Халкида отделена от Беотии. С каждого берега была выведена дамба, каждая дамба защищена на конце башней, оставляя лишь промежуточный проход, достаточно широкий для прохода одного судна, прикрытый деревянным мостом. Напрасно афинянин Ферамен с тридцатью триерами появился, чтобы помешать продвижению этого предприятия. Эвбейцы и беотийцы с таким рвением и в таких количествах взялись за работу, что она была быстро завершена. Эвбея, еще недавно важнейший остров, принадлежавший Афинам, отныне стала частью материка, полностью независимой от них, даже если бы судьбе было угодно восстановить их морское могущество.[152]

Битва при Киноссеме не имела очень важных последствий, кроме ободрения афинян. Даже сразу после сражения Кизик отпал от них, и на четвертый день после него афинский флот, поспешно отремонтированный в Сесте, отплыл туда, чтобы вернуть его. Город не был укреплен, так что они добились успеха с небольшими трудностями и наложили на него контрибуцию; более того, во время плавания туда они получили дополнительное преимущество, захватив у южного побережья Пропонтиды восемь пелопоннесских триер, которые незадолго до этого осуществили отпадение Византия. Но, с другой стороны, как только афинский флот покинул Сест, Миндар отплыл со своей стоянки в Абидосе в Элеунт и там вернул все триеры, захваченные у него при Киноссеме, которые афиняне там оставили, кроме некоторых, настолько поврежденных, что жители Элеунта сожгли их.[153]

Но то, что теперь начало составлять гораздо более важный элемент войны, было разницей в характере между Тиссаферном и Фарнабазом и переводом пелопоннесского флота из сатрапии первого в сатрапию последнего. Тиссаферн, не оказывая пелопоннесцам ни помощи, ни платы, своими вероломными обещаниями и подкупами ослабил все их действия за последний год, с преднамеренной целью истощить обе воюющие стороны. Фарнабаз был храбрым и решительным человеком, который стремился энергично укреплять их, как людьми, так и деньгами, и усердно трудился, чтобы сокрушить афинскую власть; как мы найдем его столь же усердно трудящимся восемнадцать лет спустя, чтобы добиться её частичного возрождения. С этого времени персидская помощь становится реальностью в греческой войне; и в основном – сначала через руки Фарнабаза, затем через руки младшего Кира – определяющей реальностью. Ибо мы увидим, что в то время как пелопоннесцы по большей части хорошо оплачиваются из персидской казны, афиняне, лишенные такого ресурса, вынуждены полагаться на взносы, которые они могут собирать тут и там, без установленного или признанного права; и прерывать ради этого даже самые многообещающие успехи. Двадцать шесть лет спустя, в то время, когда Спарта потеряла своих персидских союзников, лакедемонянин Телевтий пытался успокоить бунт своих неоплаченных моряков, говоря им, насколько благороднее вымогать плату у врага собственными мечами, чем получать её, угождая иностранцу;[154] и, вероятно, афинские полководцы в течение этих предыдущих лет борьбы пытались[стр. 114] подобными призывами к великодушию своих солдат. Но тем не менее несомненно, что новый постоянный плательщик, теперь появившийся, дал спартанскому делу страшные преимущества.