«Город от нас отрёкся, – провозгласил Фрасибул, – но пусть это не ослабляет наш дух: их меньше, а мы – сила, способная существовать самостоятельно. У нас весь флот, мы можем получать подати с союзников так же, как если бы действовали из Афин. У нас верный Самос, вторая после Афин мощь, служащий нам базой. Мы даже лучше обеспечены, чем те, кто в городе, ведь только наше присутствие здесь держит Пирей открытым. Если они не восстановят демократию, мы отрежем их от моря быстрее, чем они нас. Что теперь даёт нам город? Почти ничего. Мы ничего не потеряли с их отпадением. Они не платят нам жалования, не посылают даже советов – главного преимущества города перед лагерем. [60] Мы здесь – лучшие советчики, чем они, ведь они предали конституцию, а мы её защищаем. Алкивиад, если мы обеспечим его возвращение, добьётся персидского союза. А если всё провалится – наш флот даст нам убежище в избытке».

Эта речь Фрасилла и Фрасибула вдохновила войско, подняв дух, достойный их предков, бежавших на Саламин при Ксерксе. Желание вернуть демократию и победить пелопоннесцев слилось в едином порыве, сметая даже сопротивление меньшинства, склонного к олигархии. Но был и третий импульс – возвращение Алкивиада, человека полезного, но привносящего дух эгоизма и лжи, чуждый возвышенным чувствам, царившим на Самосе. [61]

Этот изгнанник первым начал олигархический заговор, ослабивший Афины в разгар войны и едва не погубивший их, если бы не внезапный подъём духа на Самосе. Обманув заговорщиков перспективой персидской помощи, он затем порвал с ними, когда пришло время исполнять обещания, но сделал это так, что иллюзия его влияния сохранилась. Теперь, когда возвращение через олигархию стало невозможным, он стал её врагом, отбросив месть демократии за изгнание. Как верно сказал о нём Фриних, [62] он использовал любую сторону для своих целей.

Узнав о событиях на Самосе, Алкивиад связался с Фрасибулом и демократами, повторив те же обещания персидской помощи в обмен на своё возвращение – но уже без требования отмены демократии. Фрасибул и другие либо поверили ему, либо решили, что даже призрачный шанс на персидский союз стоит попытки. Это могло поднять дух солдат, а возвращение Алкивиада теперь не требовало отказа от демократии.

Однако лишь после долгих дебатов [64] Фрасибул убедил войско проголосовать за безопасность и возвращение Алкивиада. Как афинские граждане, солдаты не хотели отменять приговор, вынесенный демократическим судом за нечестие и измену. Но голосование прошло, Фрасибул привёз Алкивиада на Самос, и тот предстал перед собранием. Гибкий изгнанник, яростно клеймивший демократию в Спарте и в переписке с олигархами, теперь идеально подстроился под настроение демократического войска. Он начал с сожаления о своём изгнании, виня в нём не несправедливость сограждан, а свою злую судьбу. [65] Затем перешёл к текущим делам, уверенно пообещав персидский союз и раздувая своё влияние на Тиссаферна. Сатрап, утверждал он, пообещал не оставить афинян без жалования, даже если придётся потратить последнюю дарику или переплавить серебряный трон. Единственное условие – возвращение Алкивиада как гаранта. Более того, он приведёт финикийский флот из Аспенда вместо того, чтобы отдать его пелопоннесцам.

Если в переговорах с Писандром Алкивиад требовал отмены демократии для доверия царя, теперь это условие исчезло. Но несмотря на новую ложь и смену позиции, его речь имела успех. Она устрашала олигархов, возвышала его в глазах войска и сеяла раздор между спартанцами и Тиссаферном. Слушатели, охваченные жаждой свергнуть Четырёхсот и победить пелопоннесцев, не стали вникать в детали. В порыве энтузиазма они избрали его стратегом наряду с Фрасибулом, укрепив надежды на победу.