При всем том нет еще никакого намека на какой-либо поворот в немецком национальном сознании. Политическое сознание остается достоянием отдельных племен приблизительно до половины одиннадцатого века. В качестве герцогств племена составляли еще самостоятельные политические организмы, хотя они и имели второстепенное значение; каждое из них продолжало еще пользоваться своим отдельным независимым правом; центральное правительство по-прежнему еще нуждалось в их признании; каждое из них в своих владениях и за пределами их вполне самостоятельно отстаивало немецкую независимость. Тогда-то французы и англичане начала Средних веков научились называть нас Allemans; тогда все немцы на Скандинавском Севере, как еще ныне в Финляндии и Эстляндии, назывались саксами, а на юго-востоке начинает входить там и сям в употребление и теперь еще сохранившееся название «швабы». Только итальянцы, у которых центральная государственная власть проявляла свою деятельность смещением всех племен, употребляли общее название (Tedeschi).

Отдельные племена продолжали играть роль в образовании национального сознания и после Генриха III. Еще и теперь нам приходится считаться с партикуляризмом, обусловливающимся отчасти племенными различиями, а в 1338 году вюрцбургский франк Леопольд Бебенбург посвятил мозельскому франку Балдуину Трирскому первую теорию немецкого государственного права при следующем пояснении: к обработке этого сочинения побуждает его горячая преданность немецкому отечеству, а прежде всего – стране франков, которая дала нам как короля Фарамунда, так и Карла Великого.

Едва прошло пять поколений с того времени, когда при полном отсутствии национального сознания проявлялось и ослабление племенного чувства, как появляется песня Вальтера Фогельвейде, которую считают первым немецким национальным гимном:

Был ли Вальтер в этой песне истолкователем или по крайней мере провозвестником великого политического развития национального сознания? Был ли он сам проникнут сознанием своей народности?

Кто не усмотрит в этом первом и на долгое время последнем политическом поэте немцев вызванного политическими условиями национального сознания, обусловливающего в свою очередь политическое единство? Его свирепая ненависть к Риму вытекает всецело и исключительно из этого чувства. Иначе объясняет дело часто цитируемая песня: «Tusche man sint wol gezogen» (немецкие люди хорошо воспитаны), «tilgend und reine minne» (добродетель и чистую любовь) или в другой строфе: «tuischiu zulit gilt vor in allen» (немецкая жизнь лучше всех), а именно «fremeden siten» (чужого образа жизни) – в этих словах и понятиях сказывается совсем иное толкование.

Никто не станет отрицать, что в общем песня проникнута чувством национальной гордости; но гордость эта обусловлена превосходством придворной, рыцарской жизни в Германии над чужеземными нравами, в ней проявляется не столько свободно излившееся национальное воодушевление, сколько сословное высокомерие. В этой песне устами Вальтера говорит не всеобщее, а сословно-рыцарское национальное сознание, скованное требованиями специальной среды, это не что иное, как национальное сознание века Гогенштауфенов вообще.