Вся политика республики заключалась в том, чтобы забавлять свое население, усыплять его наслаждением и спокойствием и сохранять строжайший нейтралитет в отношении прочих держав. Но дворянство провинций ревниво следило за пополнением Золотой книги и с недовольством несло иго аристократии. В самой Венеции начинала задумываться достаточно богатая буржуазия. В 1793 году коалиция принудила сенат высказаться против Франции; он уступил давлению, но опять возвратился к нейтральной политике, как только другие державы начали вступать в сношения с правительством Французской республики. Как мы уже видели, Венеция, вслед за Пруссией и Тосканой, поспешила отправить в Париж посланника. В настоящее время, уступая требованию Директории, она предъявила главе дома Бурбонов, Людовику XVIII, требование оставить Верону. Принц выехал, но потребовал возвращения доспехов, подаренных Генрихом IV венецианскому сенату, а также исключения своей фамилии из списков Золотой книги.

Таково было положение дел в Италии. Общий дух века проник в нее и воспламенил многие умы. Не все жители желали революции, особенно не желали ее те, кто мог представить себе ужасные сцены, сопутствующие революции во Франции; тем не менее все, хотя и в различной степени, желали реформ; не было сердца, которое не забилось бы при мысли о единстве и независимости отечества. Все сословия – земледельцы, горожане, артисты, дворяне – все, кроме духовенства, признававшего своим отечеством только Церковь, вдохновлялись надеждой увидеть все разрозненные части страны соединенными в одно целое, под властью одного правительства, монархии ли, республики ли, но только правительства национального. Очевидно, что население в 20 миллионов человек, обладая такой береговой линией и удивительно плодородной почвой, большими портами, богатыми городами, могло бы составить государство славное и могущественное! Недоставало только армии. Один Пьемонт, постоянно втянутый в континентальные войны, имел послушные и дисциплинированные войска. Без сомнения, недостатка в природной храбрости не было и у жителей других итальянских провинций, но природная храбрость ничто без прочной военной организации. В Италии не было полка, который мог бы выдержать даже вида французских или австрийских штыков.

При приближении французов враги политической реформы пришли в ужас, а ее сторонники преисполнились радости. Народ начал беспокоиться; зародились смутные, неясные предчувствия; люди не знали, следует им бояться или надеяться.

План Бонапарта и инструкции, данные ему правительством, ставили конечной целью изгнание из Италии австрийцев. Директория желала завоевания Ломбардии только для того, чтобы было чем заплатить Австрии за уступку Нидерландов. Бонапарт, следовательно, не мог думать об освобождении Италии; к тому же мог ли он с немногим более 30 тысяч солдат ставить себе какую-либо политическую цель? Тем не менее, в случае если бы австрийцы были отброшены, а сила французов в стране упрочена, они могли бы получить большое влияние и начать какое-нибудь обширное предприятие. Если бы, например, австрийцы были разбиты повсюду и вынуждены уступить также и Ломбардию; если бы народ действительно так стремился к свободе, что высказался бы за нее при приближении французских войск, тогда бы Италии, по мнению Бонапарта, могла открыться великая будущность! В ожидании же того Бонапарт не должен был выказывать никакой политической цели, чтобы не раздражать государей, которых оставлял у себя в тылу. В его намерения не входило высказывание каких-либо политических планов, но в то же время не следовало и сдерживать народное брожение, терпеливо ожидая его дальнейших результатов.