А потом Маша потащила его на переговорный пункт. С поразительной ловкостью и умением обращалась она с телефонными аппаратами (тоновый или цифровой набор – ага-а, глобальная проблема, мой единственный, старший брат). Макс не сомневался в том, что Маша сумеет дозвониться куда ей нужно, даже если в то место ещё не успели проложить проводов. В тот злополучный день, нашедший себе место в пасти прошлого, ей самой было тяжело, она записала последовательность набора на обрывке афиши сообщавшей о выступлении Софии Ротару.

Для семнадцатилетнего ребёнка телефонный автомат приходится громоздким, мрачным ящиком, на кнопку «нажимать после ответа» Маша могла давить и локтем. Надавив, передала трубу из своего плеча Максу. «Я не могу приехать», – сказал Евгении Фёдорович. «Куда?» – тупо спросил старший брат Максим, также тупо наблюдая краем глаза, как его сестра легко и медленно покинула будку, перетерпевшую немало человеческих секретов.

Четырнадцатилетняя девочка Маша не имела права знать все секреты о самой себе. Перед порогом совершеннолетия от мальчиков и девочек скрывают миллионы секретов. Всегда есть обходные пути, но также существуют и железные двери, отрицающие одно только представление о нарушении запрета.

В тот день Максим возненавидел Киселёва. Примерно треть жизни, сказал тот. Примерно. Доктор вымышленных наук, трижды проклятый Евгений Фёдорович сказал: «Примерно». Около того. Почти. Говорил не о себе, не о своих детях, не о своей семье, поэтому у него получилось сказать с небрежной легкостью: «Примерно». Таким видел его Макс не зная, чего стоил Киселеву тот телефонный звонок, но зная, чего он будет стоить Маше. Господь всегда слишком уверен в своих поступках. Он благодетельствует с неожиданной стороны, и также неожиданно отнимает своё. Всё, что он мог отнять у маленькой Маши – это часть её маленькой жизни, как плату за умение время от времени поджигать различные вещи. Вполне равноценная сделка, – если учесть несовершеннолетие одной из сторон на тот момент, когда договор вступил в силу…

– Вот смотри, – радостная и совершеннолетняя Маша сбежала со ступенек, протягивая брату очередной обрывок с мало разборчивыми каракулями. Переговоры заняли ровно столько времени, что Макс, основательно продрогнув в ожидании, готов был убраться куда угодно, лишь бы в тепло. Краем глаза заметил большие буквы: «Губа».

– Это «Губернские Ведомости», здесь недалеко, – дрожащими губами произнёс он.

– Да? А может «Губернские Вести»? – с сомнением отозвалась Маша.

У газетного киоска, окна которого были украшены морозными узорами, они выяснили, что оба издания, и «Вести», и «Ведомости», имеют много общего, и даже расположены по одному адресу, в одном доме.

– Разногласия в руководстве? – предположил Максим, не подозревая, как сильно он прав в своих предположениях.

Секретарш можно было принять за сестёр-близнецов. В приёмной – одной на две газеты – они располагались по левую и правую стороны от входа, почти синхронно произнесли «доброе утро».

– Утро добрым не бывает, – пробурчал Макс, дыханием пытаясь согреть озябшие пальцы.

– Скажите, – бодрым голосом начала Маша, – где здесь находится редакция газеты?

– Здесь, – дружно ответили ей секретарши.

– С нашей стороны «Губернские Ведомости», – сказала правая.

– А с нашей – «Губернские Вести», – лучезарно отражая улыбку коллеги, отозвалась левая.

Маша вздохнула.

– А какая разница? – поинтересовался Макс, пока сестра сверялась с записями на обрывке афиши. Ему понравилась та, что сидела слева. Впрочем, правый фланг был тоже ничего: кареглазый, с родинкой у губ.