Поначалу сыновья Томасов держались настороженно и напряженно следили за мной, будто я была воровкой или могла заразить их проказой. Первым оттаял самый маленький, Иеремия. Возможно, дело было в том, что нам обоим не нашлось пары. Так или иначе, он скоро подружился со мной, и мы стали неразлучными. Мы и родились в один день: ему в тот год исполнилось семь, а мне одиннадцать. Иеремия счел, что это знак свыше.

– Ты будешь моим близнецом, Дебора? – спросил он, обратив на меня скорбный взгляд.

Я рассмеялась:

– Иеремия, у тебя девять братьев.

– Но я самый младший. И у меня нет никого своего. А у тебя вообще нет ни мамы, ни папы, ни братьев, ни сестер.

– Есть… просто они где-то далеко.

– Ну и какой с этого прок?

– Да никакого, Джерри, никакого, – согласилась я, и на сердце у меня, как ни странно, полегчало от того, что я произнесла это вслух.

– Значит, мы можем стать близнецами.

– А что делают близнецы?

– Близнец – это тот, кого ты любишь больше всех на свете. Ты сможешь любить меня больше всех на свете?

– Это будет несложно.

– Правда?

От его широкой улыбки у меня защемило сердце.

– Правда.

– Я ужасно люблю маму, но любить маму – все равно что любить Господа Бога. Она не совсем человек.

– Иеремия! – ахнула я. – Она самый настоящий человек!

– Ну просто… она принадлежит всем нам. А я хочу кого-то, кто будет только моим, – повторил он.

– Хорошо. Но я все равно постараюсь любить твоих братьев, а не только тебя одного, ведь так велел преподобный Конант.

– И даже Натаниэля? – Иеремия словно не мог мне поверить. – И Финеаса? Но он ведь злой. Он сказал, что ни один мужчина на тебе никогда не женится.

– Ни один мужчина на мне не женится, потому что я ни за кого не пойду. Потому что мне не нужен мужчина.

– Я на тебе женюсь.

– Нет, Иеремия. Тебе всего семь. К тому же мы теперь близнецы, не забывай!

– Мы не похожи на близнецов… но ведь это не важно?

Джерри был невысоким и черноголовым, а я – рослой и светловолосой. Мы отличались как ночь и день.

– Внешность не имеет значения, если на сердце у нас одно, – объявила я, надеясь, что это правда.

Он улыбнулся мне так, словно я подарила ему целый мир. Наверное, так и было. По крайней мере, я отдала ему ту частичку, что принадлежала лишь мне. Я ходила за ним, как мать за ребенком, и обращалась с ним как с настоящим принцем, а он навлекал на мою голову неприятности, в которые я сама никогда бы не ввязалась. Иеремия первым стал звать меня Робом – так он сократил имя Дебора, и потому позже я легко отзывалась на это обращение.

Томасы хорошо ко мне относились. Я не была им родной, но меня ценили. В семье, где нужно прокормить и одеть столько народу, хлопот всегда хватало. Преподобный Конант оказался прав. Без меня здесь не могли обойтись, и отпустить меня в школу было невозможно, но, сколько бы поручений я ни получала и сколько дел ни переделывала, все равно оставалась такой же неугомонной и непоседливой. Я хотела, чтобы сыновья Томасов передавали мне каждую крупицу знаний, которую им удавалось приобрести, и часто делала за них работу в обмен на разрешение заглянуть в их учебники.

Преподобный Конант не забыл обо мне. В первый же год он привез несколько книг. Больше всего я полюбила сочинения Шекспира и роман в четырех частях под названием «Путешествия в некоторые отдаленные страны мира». Преподобный Конант называл эту книгу «Путешествия Гулливера». Я читала ее братьям по вечерам, после ужина, и они хвалили меня так, словно я сама ее написала.

Преподобный Конант был замечательным проповедником, и я с восторгом слушала его речи, сидя вместе с семейством Томас на скамейке Первой конгрегационалистской церкви. Он верил в каждое слово, которое произносил. Думаю, он тоже в определенном смысле меня радикализировал – если только вера может быть радикальной. В конце концов я стала думать, что вера в Бога – самое отъявленное бунтарство в мире.