– Я мир считаю тем лишь, что он есть. У каждого есть роль на этой сцене; моя грустна, – произнесла я. Как часто я обдумывала эти слова?

Мать подняла на меня глаза, склонила голову к плечу, явно недоумевая:

– Все роли грустны, Дебора. И нам нечасто доводится выбирать.

С этим я не могла поспорить.

Милфорд Кру оказался тщедушным человечком, который состарился прежде, чем действительно стал стариком. Макушка у него лысела, и, чтобы скрыть это, он отрастил длинные волосы: они ложились ему на плечи седоватыми, светлыми локонами. Он снял широкополую шляпу и чуть поклонился мне, приложив одну руку к поясу, а другую выставив вперед, так, словно мы собирались станцевать менуэт. Он и правда не был хорош собой, но более отталкивающее впечатление, чем внешность, произвели на меня его манеры.

Мать настояла, чтобы уложить мне волосы, так что по обеим сторонам моего лица свисали длинные завитые пряди, – это совсем не шло к моим резким чертам и тяжелому подбородку. Я знала, что лучше всего выгляжу, когда убираю волосы назад, в длинную, толстую косу, или когда укладываю их венцом вокруг головы, а сверху надеваю чепец. Прочие прически делали меня похожей на рождественскую гусыню с бантом на шее.

После обмена приветствиями Милфорд Кру обошел вокруг меня, как если бы осматривал корову. Он потянул за ленты моего чепчика, словно хотел, чтобы я его сняла:

– Глаза у вас странного оттенка, не так ли?

Я почувствовала, как мой рот складывается в насмешливую улыбку, и поскорее прикусила нижнюю губу:

– Не знаю. Какого цвета им следует быть, мистер Кру?

– Меня устроил бы голубой, карий или зеленый. Но, насколько вижу, в ваших сочетаются все три цвета.

– Что поделать. Имейте в виду, я норовиста, и мне тяжело угодить. Вряд ли из меня выйдет хорошая жена.

– Это мне не известно. – Он произнес эти слова так, словно удостоил меня великой похвалы.

– А мне известно.

– Вы высокая.

– Да. Я высокая. А вы нет.

Мистер Кру выпятил подбородок и наморщил лоб. От этого он стал походить на козла, которого держал дьякон Томас. Я бы не удивилась, если бы он вдруг принялся беспокойно мекать. Ну и парой мы бы с ним стали – гусыня и козел, запертые вместе на скотном дворе и обязанные выносить гогот и блеяние друг друга.

Он объявил, что не является лоялистом, но и патриотом тоже себя не считает. Для меня это казалось немыслимо.

– В конечном счете, когда все завершится, о произошедшем будут напоминать лишь пролитая кровь и долги. Я прагматик, и потому эта война для меня никогда не имела смысла. – Он пожал плечами. – Но дети должны усвоить урок.

Мистер Кру остался до вечера. Он беседовал с моей матерью и изучал меня. Задавал мне вопросы, но отводил взгляд, когда я давала ему подробный ответ. С каждым новым вопросом и ответом мать все больше отчаивалась.

Он все еще сидел у нас, когда прибыли Томасы и вдали, возвещая их долгожданный приезд, заскрипели колеса повозки. Я едва не бросилась к двери, но мать преградила мне путь, стараясь отсрочить неизбежное.

К несчастью, мистер Кру спросил, можно ли ему снова меня увидеть. То, что я успела ему наговорить, его не разубедило.

Путь домой был мучительным. Мы ехали по той же дороге из Плимптона в Мидлборо, по которой десятью годами ранее следовали мы с преподобным Конантом, но теперь я уже не была той маленькой девочкой. Я не тосковала из-за разлуки с матерью и не боялась людей, которые сидели рядом со мной, но все равно испытывала тревогу.

– Дебора, ты такая тихая.

– Не хочу перекрикивать стук колес, – отвечала я.

– Что ты думаешь о мистере Кру? Мне показалось, он тобой увлечен, – заметила миссис Томас.