, числом более пятидесяти, а потом местные партийные комитеты стали делить на городские и сельские. Партноменклатура взволновалась – ей померещилось покушение на ее всевластие или, во всяком случае, попытка создать двоевластие, когда городским пришлось бы как-то договариваться с сельскими. А тем временем противоречия между городом, в котором люди более или менее зарабатывали, и деревней, где на «трудодень»[84] выписывали гроши, все обострялись из-за совершенно сумасшедшего государственного ценообразования. Хлеб стоил копейки, и выращивать его за такую плату с каждым годом находилось все меньше желающих, да еще под командой безграмотных бюрократов, которые указывали, когда, где и что сеять, не понимая в этом ни черта.

Народ же в целом смену караула в верхах воспринял, скорее, благожелательно – хрущевские инициативы вроде повсеместного насаждения посадок кукурузы – чуть не до Полярного круга – всех достали, отсутствие муки и приличного хлеба в хлебородной по старой памяти стране воспринималось как оскорбление. Многие выражали сомнения, что народ выдержит удвоенное количество партийных органов… Вот никто особо и не загоревал, и только самые дальновидные нахмурились при первых же попытках брежневской клики вынуть из нафталина культ Сталина, хорошо хоть сам он уже успел испортиться, когда его вышвырнули из Мавзолея, а то обратно бы втащили.

Райкомы снова объединили, и партаппарат на местах вновь обрел всевластье. Взамен похеренных совнархозов насоздавали бесчисленное количество союзных и союзно-республиканских министерств – от министерства финансов (без которого никуда не денешься) до отдельных министерств тракторной промышленности, радиоэлектронной промышленности, промышленности средств связи и т. д. – имя им легион, отняв у областей, республик и краев всякую хозяйственную инициативу. Появился анекдот о предстоящем разделении Министерства путей сообщений на «туда» и «обратно»…

Я тем временем взрослел по-разному и 2 мая того года, где-то через неделю после ледохода, по случаю праздника провел эксперимент на себе – искупался у нас в канале Москва-Волга у Карамышевской плотины. С разбегу залетел в воду и ощутил, что попал в кипяток, тем не менее из упрямства сколько-то проплыл… А через пару недель я вместе с одноклассниками сделал еще один шаг по лестнице общественно-политического взросления – нас вступили в комсомол. По-моему, к этому времени ни у кого никаких иллюзий идеологического характера не осталось, просто вот стукнуло 14, и вместо поднадоевшего пионерского галстука, который потихоньку перестали носить, можно было приколоть маленький значок, удостоверяющий, что ты уже довольно взрослый.

Процедура приема запомнилась тем, что девятиклассник секретарь школьной комсомольской организации попеременно задавал вступающим два вопроса: какова высота Асуанской плотины[85] и как называется столица Мальгашской республики. Мне досталась плотина, я знал, конечно, что первое – это 111 метров, а второе – Антананариву, но совершенно не мог взять в толк, как наличие или отсутствие этих знаний связано с вступлением в коммунистический союз молодежи.

Четыре года спустя моя будущая жена нарвалась на совсем уж анекдотическую ситуацию. В райкоме 14-летнюю девочку, страстно увлекавшуюся биологией, спросили, кто такой Павлов, и Танька, вытаращив от удивления глаза, ответила, де, кто ж не знает нобелевского лауреата великого русского нейрофизиолога Ивана Петровича Павлова?! Райкомовские поморщились – они-то ждали ответа про первого секретаря ЦК ВЛКСМ Сергея Павловича Павлова…