Когда мы окончательно окунулись в это море торговых рядов, рынков и магазинов, мы стали по дороге с работы выходить из автобуса в центре, бродили по лавкам и домой возвращались на такси. В первый раз, когда мы сели в маленькое такси – Пежо пятидесятых годов – водитель сказал:

– Не хлопайте так дверью, вы не в Волге.

Обида за нашу Волгу была сильной, и когда мы доехали, снова хлопнули дверью и дружески расстались.

Не стоит ловить рыбу в Нигере с берега, да еще на удочку, ничего не поймаешь. Не следует заходить и в воду: в реке водится какая-то мелкая дрянь, которая заползает в кожу, и лет через пять человек умирает или, в лучшем случае, слепнет. С лодки на середине реки, наверно, можно что-то наловить, я сам видел открытку с рыбой в человеческий рост.

Как бы то ни было, начальство приказало в один из воскресных дней ехать отдыхать, и все мы: переводчики, капитаны-майоры со своими женами во главе с подполковником, – поехали на рыбалку. Как полагается, сначала дружно выпили и закусили на берегу, а потом расположились строем с удочками с разрывом метров в десять вдоль реки.

Я закинул в мутную воду удочку и прикорнул. Больше всего хотелось бросить это бесполезное рыболовное занятие и вернуться в тень деревьев, где женщины готовили еду и где нас уже ждали запотевшие бутылки с холодным пивом. Справа, метрах в десяти, сидел на корточках с удочкой в руках капитан, в шортах и майке. Он вдумчиво смотрел на поплавок и тихо улыбался: думал то ли о рыбе, то ли о бабе. А вот то, что произошло потом, я не видел в жизни никогда: ни до того, ни после. Капитана звали Гена, он был здоровым, спокойным мужиком, и поэтому то, что я увидел в следующую минуту, поразило меня чрезвычайно.

Позади Гены был небольшой пригорок, и когда он, не выпуская из рук удочку, сидя на корточках, задом, вдруг вскочил на этот пригорок, я удивился такой прыти настолько, что на время забыл и про рыбалку, и про пиво. Как можно, не поворачиваясь, сделать такой прыжок, я не понимаю до сих пор. Капитан сидел в том же положении: на корточках и с удочкой в руках, – на пригорке, довольно далеко от воды. Я хотел крикнуть ему, что так он вряд ли что поймает, но увидел его остекленевшие глаза и промолчал. Сам он тоже вдруг стал какой-то окаменелый. Я перевел взгляд на берег, где только что безмятежно удил Гена, и увидел каймана. Кайман – это такой крокодил, поменьше аллигатора, но, говорят, быстрее его и злее. Я выпустил удочку из рук и замер. В голове пронеслась короткая мысль, что сейчас он съест оцепеневшего Гену, а потом набросится на меня. Я смотрел на крокодила и понимал фразу про кролика и удава, я не мог пошевелиться. Кайман выполз из реки и посмотрел куда-то мимо нас.

Мне кажется, что это был сытый кайман, потому что он пару раз лениво плюхнул хвостом о воду, посмотрел на свои несостоявшиеся жертвы, повернулся и убрался обратно в воду.

Когда на ватных ногах я дошел до Гены и тронул его за плечо, я понял, что такое мумия: он сидел бледный и неживой. Глаза его были прикованы к воде, а пальцы вцепились в удочку, как в палочку-выручалочку. Прошло минут десять, прежде чем он ожил и заговорил:

– Где это?

– Уплыло.

Потом он стал разговаривать междометиями: «А», «Э», «У». Все остальные продолжали ловить рыбу в тишине, а у нас с Геной не было ни сил, ни голоса позвать на помощь. Когда он немного отошел, а я сообразил, что мы живы, обнявшись, как братья, мы побрели к деревьям, налили себе по стакану водки, выпили и почувствовали твердость в руках и ногах.

Кайманов я видел только еще один раз: в ресторане «Три каймана». Есть в Бамако такой ресторан – под пальмами на открытом воздухе. В центре, между подсвеченными хижинами, небольшой бассейн, где плавают три каймана. Когда я подошел на них посмотреть, они напоминали безобидные бревна, но я хорошо помнил историю с капитаном и не стал напиваться в этом ресторане, чтобы случайно не угодить в бассейн.