– Привет! – сказала она.

– Привет! – улыбнулась Нонка, вопросительно глядя на нее.

– Мне поговорить с тобой надо…

– Говори, я слушаю…

– Нет, давай в дом пройдем! Твои еще не приехали?

– Только в понедельник утром приедут…

Они вошли в дом. На залитой солнцем веранде уже было жарко, и Нонка пригласила Свирину в свою комнату. Как почти взрослая, она занимала ее одна. Мать спала в угловой – маленькой и уютной, а Колька – в большой, которую они гордо именовали залом. Там был телевизор, по которому он смотрел мультики, поэтому эта комната особенно ему нравилась.

В комнате Нонки стояла кровать с блестящей никелированной спинкой, шкаф с книгами, пара стульев и старенький письменный стол. Девчонки сели на кровать, заправленную синим жаккардовым покрывалом.

– Ну, говори! Я слушаю! – сказала Нонка, приветливо глядя на Лику.

– Не богато вы живете! – сказала Лика. – Я думала, у вас лучше… Все-таки у тебя мать с образованием – учительница…

– У нас все есть, что нам надо! – сказала обиженная Нонка.

– Не много же вам надо!

– Ну, знаешь! – рассердилась Нонка. – Ты вот что: говори, зачем пришла, да и иди себе, если тебе у нас не нравится!

– Ладно, Нонк, ты не обижайся! – примирительно сказала Лика. – У нас ведь еще беднее: стол да стулья, да печь посреди хаты. Правда, и у вас посреди… Все не так, как у тех, кто в городе живет…

Она замолчала и молчала долго.

– Может, тебе чаю налить? – спросила Нонка, чтобы прервать затянувшееся молчание.

– Не надо. Я дома пила… Знаешь, зачем я пришла?

– Зачем?

– Хотела позвать тебя завтра с собой. Я в город хочу поехать. Поедешь?

– Да у меня и денег нет… Мама только на хлеб оставила, а в город ехать – в один конец билет целый рубль стоит!

– Я тебе дам. Вот, гляди!

Лика сунула руку в карман и вытащила несколько десятирублевых купюр.

– Откуда у тебя столько деньжищ?

– У Нины взяла. Это мои, собственные. Мне отложенные.

– Почему ты мать по имени называешь?

– Многие так родителей называют! Что тут такого?

– Глупо это и как-то не по-человечески!

Лики пожала плечами и вдруг выпалила:

– Не родители они мне вовсе! Я вчера это узнала. В «Доме малютки» они меня взяли!

Она опустила голову, и слезы покатились по ее щекам…

Нонка изумленно уставилась на нее. У нее все слова словно вдруг разом вылетели из головы, и она сидела теперь, не зная, что сказать. Лика, отвернувшись от нее, вытирала слезы, шмыгая носом. Тикали ходики, за окном лениво взлаивала Найда, с реки доносился гул мотора спешащей в низовья «Ракеты»…

– Так ты из-за этого вчера так плакала? – заговорила наконец Нонка.

Лика молча кивнула.

– Как ты узнала?

– Бабка Петруниха сперва сказала. Она Вовку своего лупила, он ревел, как резаный, я и вступилась.

«Как вам не стыдно? – говорю. – Что вы его бьете, словно он вам не родной?»

Ну, она и давай кричать: «Ты-то, детдомовская, вообще помалкивай! Из милости тебя взяли Нинка с Петром на свою голову! Еще наплачутся от тебя!».

– Я, как услышала такое, онемела вовсе! Только стою и гляжу на нее… А она плюнула на землю, Вовку схватила и в дом к себе…

– И ты ей поверила? Вот дурная! – засмеялась Нонка. – Эта ж Петруниха вообще шарлатанка! Она гаданием и ворожбой занимается. Я видела: к ней даже из города приезжают. Ей врать – дело привычное!

– Не поверила я сначала… Подумала, что она так по злости сказала. Пришла я домой… А там мама с отцом. Они как раз с работы вернулись. Я рассказала им все… Мама посмеялась и сказала, как и ты, что нашла, дескать, кого слушать! Поцеловала меня… «Наша, – говорит, – ты дочка, и ничья больше!»

А я смотрю на нее и мне все страшнее делается: она врать-то не умеет совсем, по ней сразу видно, если она соврать пытается…