От этой мысли Габа нервно передёрнул плечами. Был он не робкого десятка, в бою за чужими спинами никогда не прятался. Но тут, в подземье, вязкая тишина и мрак буквально разъедали душу. Когда поблизости находились товарищи, это почти не чувствовалось. Но в одиночестве они давили, заставляя бывшего воина то и дело останавливаться, вслушиваясь в подземное безмолвие. До одури хотелось оглянуться, но теснота прохода не позволяла сделать этого. И Габа, сдавленно ругаясь, полз вперёд.

– И дёрнул демон тебя, Вирнер, прихватить драного елдыгу Дрызга! Кабы не он…

Замолчав на полуслове, Габа снова прислушался, ловя воздух открытым ртом. Ему казалось, будто он слышит шорох осыпающейся земли. Вот сейчас свод просядет и его придавит толща лесного грунта. И будет он лежать в темноте, задыхаясь, не в силах даже пошевелиться…

– Ильэлл! Храни мя, могутный господин всего ратного люда! Не дай пропасть в энтой норе! – взмолился Габа.

Тяжело дыша, чувствуя, как часто колотится сердце, вновь двинулся по земляному тоннелю.

Целую жизнь спустя, Габа выбрался в узкий коридор – ещё более тесный, нежели проходы, по которым он ползал ранее. Зато потолок здесь внезапно поднимался – так, что можно было выпрямиться в полный рост.

Встав, Габа вдруг понял, как неудобно было елозить на четвереньках. Встряхнувшись, он даже слегка улыбнулся.

Довольное выражение держалось на его лице, когда левая нога, шаге на шестом, пробила тонкую земляную корку и провалилась вниз. В дыре что-то звонко клацнуло и Габа, навалившись на стену, истошно заорал от лютой боли. Фонарь с кинжалом полетели на пол, свеча мигнула и погасла. Не чувствуя резкого дымного запаха, испускаемого фитилём, Габа вопил во мраке, точно неупокоенный дух.

Постепенно стенания стихли. Боль всё так же терзала перебитую чем-то ногу, волнами поднимаясь выше. Но её пересилил страх медленной смерти в темноте. До скрежета сжав зубы, Габа наполовину сел, наполовину рухнул. Дыхание перехватило и он не смог даже закричать. Отдышавшись, фуминец трясущейся рукой нашарил фонарь. Не замечая льющихся по щекам слёз, хлюпая носом, со второй попытки зажёг свечу. С замершим сердцем заглянул в дыру.

От увиденного стало совсем худо: чуть ниже колена ногу зажали массивные железные челюсти медвежьего капкана. Затянутые ржавчиной острые зубья, прорвав штанину, глубоко вонзились в плоть. При этом конечность, скрытая напитанной кровью шерстяной материей, выглядела так, словно внутри не было ничего твёрдого.

Не сумев пошевелить стопой, Габа, сдавленно постанывая, осторожно ощупал повреждённое место. Как он и опасался, кость оказалась раздробленной.

Обливаясь потом, чувствуя одновременно жар и озноб, Габа часто дышал открытым ртом. Бывший ратник лихорадочно размышлял, как вырваться из ловушки. Звать на помощь – бесполезно. Ежели кто из своих мог услышать, уже бы пришёл на крики. Раскрыть медвежий капкан и так не просто, а в сужающейся кверху яме совсем невозможно. Вынуть его оттуда тоже…

Поминая богов, мешая молитвы с бранью, Габа обвязал ногу над коленом бечевой. Подсунул под неё деревянные ножны кинжала и принялся крутить, затягивая верёвку сильнее. Подобрав кинжал, на несколько ударов сердца замер. Затем, склонившись, с безумным рыком принялся пилить острым лезвием влажную ткань и мясо…

Освободившись, Габа в полубеспамятстве перебрался через яму. Полежав, приподнялся и упрямо пополз по коридору, прощупывая землю перед собой клинком. Почти добравшись до места, где узкий высокий проход вновь превращался в лаз, натолкнулся на жилу, тугой тетивой натянутую поперёк пути. Сначала Габа хотел перерезать её, но после передумал: мало ли как ловушка сработает.