При других обстоятельствах Мирон сразу отказался бы от такого общества, но помянуть товарища – дело святое! Да и организм уже был настроен. Мирон взглянул на часы: без двадцати пять – рановато. Конечно, лучше бы на часок попозже. Колька понял, и показывая старшему свою выдержку, он хлопнул гостя по плечу и порекомендовал:

– Слышь, Кондратий, погулял бы ты минут двадцать, не дай Бог, начальство нагрянет, еще и ему наливать придется.

– А хрен им в дышло, чтоб оттуда вышло! – неожиданно для самого себя рубанул Мирон.

Колька чуть не зашелся от хохота.

– Все! – вновь рубанул Мирон. – Перерыв на полдник!

Колька быстрыми отработанными движениями вымел на стол всю имеющуюся закуску и приборы: граненые стаканы и гнутые алюминиевые вилки, в незапамятные времена перекочевавшие в котельную из соседней шашлычной.

Мирон слегка его подколол:

– Эх, Колек, а метал бы ты так уголек!

Колька опять хохотнул, выловил из трехлитровой банки соленый огурец и начал нарезать его не очень ровными дольками. В пять минут стол был накрыт.

В пять минут стол был накрыт.

Кондратий безошибочно налил каждому по сотке – один в один. Потом взял кусочек хлеба, положил на него дольку соленого огурца и замер. Мирон и Колька тоже подняли свои стаканы, молча поглядывая на полупрозрачную жидкость. Каждый думал о своем и вспоминал Володьку. По сложившемуся в кочегарках этикету было положено: кто наливает – тот и говорит.

Ждали. Пауза тянула на минуту молчания.

Тогда Мирон решил взять инициативу на себя.

– Пусть земля ему будет пухом! – сказал он и, вздохнув, опрокинул содержимое стакана.

– Все там будем! – в тон ему дополнил Колька и сделал то же самое.

– Там нас ждут… – глубокомысленно произнес Кондратий.

Колька, прожевав закинутый в рот вслед за ядреным «голубем мира» огурец, удивленно произнес:

– Не по-о-нял, это кто же нас тама ждет?

– Наши, – Кондратий внимательно посмотрел на Мирона. Тот молчал, осмысливая сказанное гостем.

Тогда Кондратий продолжил:

– Ну, те, кто туда раньше нас пришли.

Ведь если они отсюда ушли, значит, туда пришли. Верно я говорю, Колян?

Колька, как и Мирон, был воспитан в духе советской материалистической идеологии и в загробные дела не верил.

– Не знаю, – промямлил он, хотя тема его все же заинтересовала. – А где тогда сейчас наш Володька?

– Аккурат у ворот чистилища. Он хоть и сам себя убил, но ведь не нарочно же, просто ошибочка вышла. Пройдет чистилище и прямиком в рай.

– Погоди-ка, погоди, – вмешался в разговор молча слушавший всю эту трепотню Мирон. – Не нарочно? А не ты ли его научил стеклоочиститель пить?

– Ну я, – Кондратий чуть заерзал по скамье, будто что-то ему мешало. – Так я ж его пью, и ничего. Я Володьке четко объяснил: на пузырь одна таблетка аспирина и две норсульфазола, взболтать и подождать; когда диффузионные процессы закончатся, и только тогда принимать.

– Какие-какие процессы? – переспросил Колька.

– Диффузионные. Это когда все пузырьки отойдут. А Володька, видно, поторопился или таблетки перепутал.

– А можно мне рецептик записать? – Колька вынул из верхнего ящика стола дежурный журнал.

– Я тебе запишу! – цыкнул Мирон. – Я тебе так запишу, что мать родная не узнает!

Нарастающее напряжение снял Термометр. Он запрыгнул на скамейку, где сидел Кондратий, и, упершись передними лапами в край стола, всем своим видом показал, что готов разобраться с почти нетронутым закусоном.

– Ну что, Бегемот, уже прижился тут? – Кондратий погладил кота по голове, нацепил на вилку кусок колбасы и поднес к его морде.

Кот, аккуратно помогая себе лапой, определил серо-розовый полукруг в то место, где ему надлежало быть.