Чай помог немного, икота прошла, сменившись слезами. Она всё таки не удержалась, обнимала его и говорила, как ей будет не хватать, как он много значит в её жизни. А потом они просто лежали и слушали его песни из плеера, он перебирал её волосы, поглаживал по голове и носом упирался в её висок. Они просто лежали и молчали. Им всегда было о чем поговорить. И сейчас тоже, но почему-то они не говорили друг другу ни слова. Когда начало светать, она вызывала такси и успела уехать за несколько минут до того, как у его отца начал звенеть будильник.

В тот вечер, ей показалось, что все его слова про отсутствие чувств и влюбленности и вся остальная неприятная ересь, которую он выдал под маской безразличия – всего лишь умело разыгранная пьеса. Пьеса о том, что он не хочет казаться слабым, раздавленным, не хочет признать, что также переживает, что так же встревожен и растерян. Эта пьеса под названием « я мужчина» необходима была для его чувства самолюбия. Можно еще тысячи раз прокрутить эти слова в голове и каждый раз спотыкаться об них как об камни. А можно отпустить все к чертовой матери и подумать об этом завтра. В самолете, где-нибудь над безмолвным океаном.

Можно было часами смотреть в окно иллюминатора и прокрутить все, что произошло с той сумасшедшей ночи, когда сценарий к своей жизни начала писать она.

Поезд резко дёрнулся и медленно начал движение. Четверо девушек побросали все сумки и, прижавшись к окну, искали глазами тех, кто пришёл их провожать. Сцена была очень эмоциональна c двух сторон. Внутри поезда все с изумлением слушали хохот и крики девчонок, какие-то странные жесты и движения, и ещё больше все смотрели на странную группу людей, что на перроне махали платочками, танцевали совершенно не понятно что, складывали руки к голове, изображая ими сердце, вытирали слезы, допивали шампанское, пытались не отставать от уезжающего состава…

Он стоял вдалеке от всех. Простой, невысокий чёрноволосый парень в чёрной куртке. Прятал свои коротко подстрижены волосы и свой взгляд под кепкой. Он не кричал. Ни танцевал. И уж тем более, не махал носовым платочком в такт «маршу Славянки», под который уходили поезда с вокзала в этом направлении. Он стоял и смотрел. Когда поезд начал двигаться, а толпа потянулась за ним, растянувшись караваном вдоль поезда, он тоже медленно пошёл. Кто-то занял свои места, кто-то начал расставлять сумки, доставать сменную одежду или еду.

Но она кинулась в тамбур и достала телефон. Ещё полминуты он шёл наравне с окном и смотрел на неё. Она ждала его звонка, что он запрыгнет на подножку и проедет одну станцию с ней, а потом проводник, толстая незамужняя дама бальзаковского возраста, высадит его на следующей станции. Все понимая и уважая этот вполне романтичный поступок, – не скажет ни слова, а потом принесёт чай, рыдающей всю дорогу у окна, девушке.

Она ждала, что он сейчас наберёт и скажет, что он был дураком, и как онеё любит и как жалеет, что она всё таки должна уехать. Как будет её ждать, здесь на перроне, в аэропорту, в скайпе, во снах…

Перрон заканчивался. Поезд вёз её в даль, и давно его голова скрылась из виду. А она всё сжимала телефон и ждала. Вышли первые курильщики. Тамбур окутало туманом, и тут зазвонил телефон.

– Да!!! – закричала она так, словно молчала всю жизнь ради этого момента.

– Я отдам ключ твоей маме. – произнес он рассеянно, как будто выдавливая слова

– Оставь у себя. Потом отдашь мне. У неё есть мои ключи. – ответила она, словно они должны встретиться через неделю.