День восстания был назначен на 15 октября.

ПОДВОЙСКИЙ. По моим расчетам, заседание было раньше, потому что тут выйдет запоздание.

ТРОЦКИЙ. Заседание ответственных работников, несомненно, было после заседания ЦК, когда вопрос был уже решен и, стало быть, Зиновьеву и Калинину было предоставлено право выступить в защиту их точек зрения. А решение ЦК было уже вынесено. Из этого я заключаю, что заседание ЦК было в начале октября, числа 3-го, так как мне помнится, что было решено произвести восстание не позже 15 октября. В назначении срока и выразился оттенок. Я настаивал, чтобы Военно-Революционному Комитету было поручено подготовить момент восстания к Съезду Советов. На этот счет больших споров не было, но было определено, что восстание будет либо в конце октября, либо в начале ноября.

КОЗЬМИН. Решение это было после выхода большевиков из Предпарламента или до?

ТРОЦКИЙ. Это было после. А когда был выход из Предпарламента?

ПОДВОЙСКИЙ. В сентябре.

ТРОЦКИЙ. Я сказал, что это было после выхода. Но нет, я не могу установить момента с точностью. Во всяком случае, это решение было после заседания фракции, где решался вопрос, входить ли в Предпарламент или нет, и где я проводил бойкотистскую точку зрения невхода, а Рыков – входа. Только после этого получилось письмо Ленина из Финляндии, где он поддерживал бойкотистскую точку зрения фракции. И после этого заседание ЦК имело характер попытки поставить последние точки над i, внести полную определенность в положение. В поведении партийных ячеек, в полках, в поведении комиссаров чувствовалась большая неопределенность.

КОЗЬМИН. Еще интересен момент продолжения революции в учреждениях, формирование Наркоминдела, которым ведал Лев Давыдович, и создание аппарата.

ТРОЦКИЙ. Насчет Наркоминдела я бы хотел вспомнить т. Маркина, который организовал, до некоторой степени, Наркоминдел; т. Маркин был матросом Балтийского флота и состоял членом ЦИК второго созыва. Он познакомился с моими мальчиками. Его никто не замечал, но, несомненно, он пользовался доверием матросов. Через моих мальчиков я познакомился с ним. Это было так недели за 2–3 до революции. Он предложил свои услуги для всяких ответственных поручений, и первое время мы посадили его в редакцию «Рабочий и Солдат», где он проявил величайшую энергию. А затем он вошел вместе со мною в Наркоминдел, причем я этот Наркоминдел долгое время ни разу не посещал, так как сидел в Смольном. Вопрос был военный – наступление на нас Краснова. Были собрания представителей от заводов и масса всяких других дел, жел. – дор. и т. д., а Маркин занимался организацией Наркоминдела. Организация эта выразилась на первых порах вот в чем: ни входов, ни выходов мы не знали, не знали, где хранятся секретные документы; а Петербургский Совет довольно нетерпеливо ждал секретных документов. У меня лишнего времени не было съездить посмотреть.

Когда я один раз приехал, причем это было не в первый день, а дней через 5–7 после взятия нами власти, то мне сказали, что никого здесь нет. Какой-то князь Татищев сказал, что служащих нет, не явились на работу. Я потребовал собрать тех, которые явились, и оказалось потом, что явилось колоссальное количество. В 2–3 словах я объяснил в чем дело, что дело более или менее невозвратное, и кто желает добросовестно служить, тот останется на службе. Но я ушел несолоно хлебавши. После этого Маркин арестовал Татищева, барона Таубе и привез их в Смольный, посадил в комнату и сказал: «Я ключи достану через некоторое время». На вопрос о ключах Таубе отослал к Татищеву, а Татищев – куда следует, и когда Маркин вызвал меня дня через 2, то этот Татищев провел нас по всем комнатам, отчетливо показал, где какой ключ, как его вертеть и т. д. Тогда было опасение, не спрятаны ли какие-нибудь бумаги. Но это не подтвердилось. Когда мы спросили его, а где же секретные документы, он сказал, что наше представление о них страдает, так сказать, некоторым фетишизмом, будто они обязательно должны быть написаны на пергаменте и т. д. Эти секретные документы потеряли свое значение, эти грабительские соглашения создавались просто путем шифрованной телеграфной передачи, и копии их лежали в довольно прозаичном виде, спрятанные в шкафах.