Кичмалкинцы признают свою пассивность в отстаивании балкарских интересов, в том числе и в деле обсуждения вопроса о межселенных территориях, так активно затрагиваемого на всех собраниях балкарской общественности.

С: А почему же тогда Кичмалка не столь активно, как Хабаз, участвует в балкарском движении?

И.: Здесь, хотя это и называется балкарским селением, много национальностей здесь проживает. Есть и кабардинцы, есть и карачаевцы, есть и кумыки… Как в басне говорится – лебедь, рак, щука – тот туда тянет, тот туда тянет. А когда одна нация, как в Хабазе, они более сплоченные. А когда балкарец говорит, что давай вот так сделаем, кумык потянет на другую сторону. Он хочет по-своему предложить, понимаешь, свой вариант.

С.: Но ведь если все земли перейдут в муниципальную собственность, в собственность сельской администрации, то от этого выиграют и кумыки, и балкарцы, и кабардинцы, которые живут на территории этого сельского образования. Казалось бы, зачем местным кумыкам или местным кабардинцам препятствовать возвращению земель из районного владения?

И.: Они не препятствуют. Просто их подход к национальному вопросу, к балкарскому вопросу, они косвенно относятся.

С.: То есть не интересуются?

И.: Не интересуются. Пусть об этом позаботятся лично коренные балкарцы.

Вот эти семьи все, и кумыки, и карачаевцы, и балкарцы, у них у всех смешанные браки, понимаете?… Они, хочешь, не хочешь, зависимы друг от друга. Не хочет один раскачивать лодочку, понимаете? Чтобы угодить ему, тот делает поблажку. В итоге единства нет, сплоченности нет»[103].

Напрашивается вывод, что сохранение баланса интересов в локальном сообществе оказывается важнее и предпочтительнее участия в политической балкарской мобилизации. В Кичмалке этнический фактор блокируется локальной солидарностью.

Из этих и многих других примеров складывается впечатление, что политические союзы и конфликты не формируются исключительно на основе этнических групп, а конструируются по принципу «здесь и сейчас», без очевидного этнического детерминизма.

На Северном Кавказе этническая солидарность, возможно, ослабляется еще и тем, что деловым и административным языком, общим для всех, безусловно, является русский язык. Использование национальных языков ни в деловом, ни в административном документообороте не принято. Поэтому дальше с большим трудом поддерживаемой национальной литературы и прессы (значимым потребителем газет на национальных языках являются жители сельской местности), групповой мобилизации, семейной и бытовой сферы функция языков и диалектов как коммуникационной основы институциональной системы не простирается. Доступ к образованию, в том числе – к освоению на приемлемом уровне русского языка, является более значимым ресурсом для карьерного роста, чем родной язык.

Описанная в литературе применительно к другим странам ситуация[104], когда одна этническая группа доминирует, ограничивая доступ других к административным должностям, военным и полицейским специальностям, торговле и образованию, используя язык как один из основных барьеров, именно на Северном Кавказе не складывается. Национальные языки не могут стать здесь инструментом этнической дискриминации в политическом и экономическом пространстве. Однако в публичной сфере, профессиональных коллективах, иногда даже на уровне советов и «актива» муниципальных образований язык все-таки может выступать в роли дискриминирующего инструмента или в другой символической роли.