– Первый раз я не утопил тебя. Сейчас оставляю тебе жизнь, чтобы ты передал своим хозяевам, что месть Аскольда будет ужасной.

– Погоди, Аскольд, – шагнул к монаху Ульвар. – Пусть немного посидит в цепях. Помоги мне, Дир.

Они шагнули к Эббону и начали заковывать его в оковы. Монах не сопротивлялся, но завопил:

– Что вы творите, нехристи? Дьявол терзает ваши души, бесы глумятся над вами. Всевышний видит всё и не прощает унижений слуг Христовых, ибо сказано…

– Заткнись! – рыкнул Аскольд. – Ибо я передумаю и сейчас сверну тебе шею.

Монах замолк и с ужасом смотрел, как русы покидают подземелье. Стало так безмолвно, что стало слышно, как мыши вылезают из своих нор и копошатся в оставленной пленниками соломе.

– Эй! – позвал Эббон, а затем завопил во всё горло: – Люди-и!

Ему никто не отозвался, и только эхо опять пролетело по подземелью из конца в конец. У монаха подкосились колени, и он с размаха рухнул на мокрый тюк соломы.

После полудня раздались шаги, и в подземелье появился аббат Гунтбальд. Он бесстрастно оглядел Эббона, закованного в оковы, и равнодушно произнёс:

– Ты знаешь, что произошло?

Эббон умоляюще смотрел на аббата, а тот продолжил:

– Перебиты почти все священники монастыря. Монастырь ограблен. Забрали всё: серебряные кресты и золотые цепи, драгоценные кубки и даже позолоченные оклады икон.

Эббон, стоя на коленях, жалобно пробормотал:

– Освободи меня! Я узнал, где искать Рюрика.

Аббат холодно кивнул головой:

– Хорошо, потом расскажешь. Я сейчас принесу ключи, – и, не удержавшись, добавил: – И как такой дурень мог быть епископом Реймса?!

* * *

– Чего ты добился? – величественная фигура архиепископа Меца скалой возвышалась над сидящим Лотарём. – Лучший цвет франкского воинства закопан в землю. Тридцать тысяч убитых – это неслыханно! Это такое горе для всех, такое горе, что матерью нашей духовной – Церковью был объявлен трехдневный пост по всей империи. К тому же теперь земля наша осталась беззащитной перед врагами.

– Как ты смеешь выговаривать мне? – вспылил Лотарь. – Мне – повелителю империи!

– Смею! – стукнул посохом архиепископ. – Ты забыл, что я твой дядя, и я теперь тебе вместо отца. Мне больно осознавать, что в ваших братских склоках гибнут наши воины.

– Иначе было нельзя! В империи должен быть порядок. Я не допущу своеволия правителей, пусть даже они будут моими братьями.

– С кем ты будешь наводить порядок, если от твоего войска остались жалкие крохи?

– Не всё ещё потеряно! В казне сохранилось золото, а если не хватит, то я распилю и переплавлю на монеты серебряный стол Карла Великого. Будут монеты – будет и войско!

– Слепец, жалкий слепец! Ты не видишь настоящих своих врагов. К тому же глухой! Ты совершенно не слышишь моих доводов.

– Какие доводы, если в империи раздрай! А главные зачинщики – мои братья. Понимаешь – братья! И это внуки Карла Великого, который создал её для своих потомков. Народ недоволен, недовольно духовенство, которое желает единой и сильной империи, которой бы боялись враги. Поэтому они поддерживают меня. Не их, а меня!..

– Ой ли?! Тогда скажи – откуда взялось воинство, которое разбило твоё войско? Всё-таки не все тебя поддерживают, что-то они хотят.

– Это было стечение обстоятельств. Со временем я всё верну на круги своя. Смотри, что мне пишет простой священник из лионской церкви: «Увы! Где она, та империя, которая объединяла верой чуждые друг другу народы и наложила на покорённых узду спасения?… Она утратила имя и честь. Вместо царя появились царьки, вместо царства – жалкие обломки…» Как я могу это игнорировать? Империя должна быть единой. Разве наши предки напрасно проливали кровь?