Обиженный совершает настоящий акт правосудия. Месть в этом смысле не должна за собой вести новой мести и целой вереницы убийств. Некоторые следы такого самоуправства могут оставаться и тогда, когда в обществе далеко не одной субъективной мерой определяется право. В Риме супруг, заставший прелюбодеяние, безнаказанно убивал своего соперника. Этот закон перешел в нашу Кормчую (Закон Градск., гл. 39, ст. 42). Нужно было много сдержанности, для того чтобы в договоре начала XIII в. поставить статью: «аже застанет Русин латинского человека своею женою, – за то платити гривн 1 серебра. Та же правда буди Русину в Ризе и на Готском берегу» (Sammlung Тобина, стр. 61). Страсти менее сильны на севере!

В дальнейших статьях Правды мы находим указания на закон или устав русский в противоположность закону греческому. Один раз такое указание сделано по поводу вознаграждения за украденное, в другой раз по поводу вознаграждения за обиду свободному человеку. В обеих статьях совершенно ясно, что Русские руководились в делах такого рода не одними случайными условиями в каждом данном деле, что у них уже существовала определенная мера частных штрафов. За обиду у Олега– 5, у Игоря – 10 гривен. Рассчеты по вознаграждению имущественных потерь определяются очень подробно (Sammlung Тобина, стр. 34, art. VI). Статья, определяющая способы взыскания (стр. 29, IV, 2), по всей вероятности, возникла по инициативе греков. В ней именно выговаривается, чтоб взыскание производилось только с имущества. Мы увидим, что ни в Русской Правде, ни в договоре Смоленска с Ригой, ни, наконец, в договорах князей между собой такого ограничении нет. Смысл твердой нормы штрафа за обиду (5, 10 гривен) очень ловко обходится в этом положении о способах взыскания. Одно из двух, или нужна твердая цифра штрафа, или она не нужна. Греки удерживают эту цифру по закону русскому, но не ею условливают вознаграждение, а мерой средств ответчика. Рабство, таким образом, не может иметь места при несостоятельности должника. Все, чем он отвечает – это его имущество. Понятно, что определение такой ясной границы между лицом и имуществом, между ответственностью личной и денежной вовсе не в характере первоначального права. Старое римское право отдавало должника в полнейшую власть кредиторам, и если его не выкупали близкие люди, то, по XII таблицам, кредиторы могли in partes secare, разделить на доли самое тело его. Точно так же и в древнем русском праве, с одной стороны (в случаях убийства), личная ответственность легко переводилась на деньги, с другой, денежные взыскания падали непосредственно на лицо. Сфера имущественных прав не выделяется еще из лица, слишком тесно примыкает к субъекту, и с этого начинает всякий народ, другие явления невозможны в младенческом состоянии юридической жизни.

Мы не имеем надобности здесь останавливаться на всех подробностях, которые встречаются в договорах, ибо для нас важны только те черты, которые характеризуют состояние права в эту эпоху. Для этой цели необходимо заметить, что греки полагаются, кроме твердо определенных условий своих сношений с руссами, – еще на власть князя, которая должна их обеспечить от преступных действий со стороны русских. Статьи обоих договоров повторяют в этом отношении почти одно и то же. В Олеговом читаем: «да запретит князь словом своим приходящим зде Руси творят пакости в селех и в стране нашей». В Игоревом: «да запретит князь… да не творят бесчиния в селех, ни в стране нашей ничтоже зла» (Sammlung Тобина, стр. 24, art. II). Таким образом, мы не сделаем никакой ошибки, если скажем, что уже в это раннее время власть князя оказывала прямое влияние на состояние юридического быта в России.