«Настала пора мне идти. Все, что она сказала мне – предельно ясно, но в то же время – ничего и не ясно», – подумал Александр и напоследок протянул ей сильную, смуглую от загара руку.

– Маша, извини меня, пожалуйста. Я мог по запальчивость сказать необдуманные слова. Поверь мне: все, что я тебе только, что говорил, идет прямо из моего сердца без всякого лукавства и обмана.

Он потихоньку прикрыл дверь и, выходя на улицу, столкнулся с Авдотьей Николаевной, старой няней Марии Истоминской. Все, кто проживал в барском доме, настолько привыкли к полной, шестидесятилетней женщине в просторной, крестьянской одежде, что считали, – она появилась здесь одновременно с началом строительства имения. Когда-то она ухаживала и ходила, как говорят в народе за малышкой Машей. Теперь няня отдавала все силы и умение наведению уюта и приготовления пищи для генерала и его дочери. Казалось, ни одно событие в доме не могло ускользнуть от ее зоркого и проницательного взгляда. Взглянув на расстроенное лицо Александра, она приветливо поздоровалась с ним и, вытерев о белоснежный фартук спелое, красное яблоко протянула его Ульянову.

– На, возьми молодец. Да приободрись. Ни к чему тебе так унывать! Девчата ведь знаешь, как ветер переменчивый. Сегодня он дует в одну сторону, а завтра может подуть и в другую. Так что, парень, надейся на лучшее и на нашего Господа Бога.

Она набожно перекрестилась и продолжала:

– Она любит тебя, наша Машенька! Поверь мне старой. Я знаю норов и характер девицы с самого малолетства. И вот еще что: не забудь на свадьбу позвать и меня. Няня заговорчески подмигнула Александру и понесла корзину полную наливных яблок, но Ульянов остановил ее.

– Подожди немного Авдотья. Я мигом.

Он срезал с ближайшего куста пиона, несколько нежных, только что распустивших розовых бутонов и, подровняв кончики стеблей, подал его няне.

– Передай, пожалуйста, от меня Маше. И больше ничего ей не говори. Пусть она знает, что я на нее нисколько не сержусь и буду всегда о ней помнить.

В километрах пяти от домика управляющего располагалась большое озеро с многочисленными протоками и старицами, которые образовывали множество малых озерец, соединяющихся друг с другом. И потому, любимым, да, пожалуй, и единственным занятием местных жителей была рыбная ловля, продолжающаяся круглый год. До глубокой осени они ставили сетки и неводы, а зимой занимались подледным ловом. В этих местах организовали рыболовецкий колхоз «Путь Ильича» и частная рыбная ловля разрешалась членам рыбного хозяйства. Всегда находился местный люд, тайком занимающийся промыслом и сбывающий добычу всем желающим за определенную плату. Как говорится, все были сыты: и государственный план по рыбозаготовкам, выполнялся своевременно и окрестные жители, не чувствовали себя обделенными. Местное начальство закрывало глаза на незаконную рыбную ловлю, понимая в своей душе, что людям тоже надо питаться и кормить семьи. Время от времени устраивались рейды и облавы на незаконных ловцов рыбы, но, как правило, в расставленные властями силки, попадали люди, которые в своих высказываниях или может быть в незначительных поступках, показывали недовольство действующим властям. Доносчики или «крысы», как говорят о них в народе, были всегда и везде в любой среде и начальство и власти активно и в полной мере использовали их по назначению. Михеич, пожилой мужик лет шестидесяти, издавна занимавшийся незаконной ловлей, пользовался покровительством местной власти, так как иногда сообщал им нужные сведения о жизни жителей поселка. До поры, до времени, власти его не трогали, и он настолько уверился в собственной независимости, что чуть ли не кричал об этом на каждом шагу. Выпив, он любил показывать другим, таким же работягам свою независимость и ценность. Ближайшие соседи давно поняли его собственническую, неискреннюю натуру и старались при нем избегать любых разговоров, касающихся вопросов политики и отношения к властям. Сегодня Михеичу, хотелось с кем-нибудь выпить и поговорить, после вчерашнего. Но, как назло, ни одного подходящего собеседника не оказалось. Все соседи были заняты повседневными делами и, кроме, жены Катерины, невзрачной, худощавой бабенки, достающей из старого, железного таза очередную мокрую тряпку и вешающую ее на туго натянутую веревку во дворе дома, никого не было. Михеич, почесывая петуший кадык, поросшим, седым, жестким волосом, смотрел на занятие своей половины, раздумывая о происходящем. «Ну не будешь же пить со своею бабой. О чем с ней разговаривать? У нее, кроме чугунов и тряпок, ничего не может быть в голове. Эх, был бы у меня сынок, вот тогда мы с ним посидели, да и потолковали по душам». Старик задумался и обхватил руками взлохмаченную седую голову, в которой что-то натужно булькало и переливалось. На некоторое время, он прекратил дыхание, полагая, что данный способ поможет снять все неприятные ощущения. В дверях калитки, ведущей во двор, показался Эдуард. Оставив автомобиль генерала, на котором он приехал в невзрачный, рыбацкий поселок, неподалеку от дома Михеича, он незамедлительно подошел к нему. Старый рыбак сидел за дощатым столом с початой бутылкой и незамысловатой закуской.