– Ну, все! Надо мной уже мухи летают! Это у меня предсмертные галлюцинации: зрительные, звуковые и обонятельные. Странно только, что руки и ноги шевелятся и барабаны в голове стихли. Значит, все не так плохо. – рассуждаю я и кряхтя, поднимаюсь на ноги.

– Это же Сытный рынок, верно? – хватаю я за руку мальчонку в синей линялой рубахе, который протискивается сквозь толпу.

– Ну да, Обжорка! Сытный! Ты чего, тетка? Пусти, там сейчас голову рубить будут. Палач уже народу показался, а здесь не видать ничего. – выдергивает рукав малец.

– Возьми меня с собой. – цепляюсь я за мальчишку и продираюсь с ним сквозь толпу. – Правда, что ли казнить будут? Это представление такое?

– Ты что, тетка, только в город пришла? Не знаешь ничего. Царица велела офицера Мировича на куски рубить за измену. Манифест объявили. Народу видала, сколько нашло. С утра собрались на казнь смотреть. Люди говорят, что царица злодея пожалела, только голову велела рубить. Всю ночь эшафот колотили, и солдат нагнали страсть сколько. Вдруг, кто захочет этого Мировича отбить. Я у служивых в Австерии слыхал, что им всем патроны настоящие, как на войну, выдали. Я патрон у них думал выпросить, не дали. – громко пыхтя и расталкивая всех локтями, рассказывает пацан.

«Обжорка», «Царица», «Мирович»? Из этих пазлов нужно сложить реальность, в которую я попала. Называется «Угадай слово по трем буквам». Может попросить подсказку?

– А какой сейчас год, мальчик? – спрашиваю я.

– Чего…? Какой год? – с недоумением смотрит на меня малец и сердито отворачивается – Отстань! Дай смотреть!

И я, вздохнув, послушно начинаю смотреть на лобное место, где раньше на моей памяти стояли театр «Балтийский Дом» и «Мюзик-холл».

Я никогда не видела, как убивают человека. Только в кино, но и в кино мне это кажется отвратительным. Почему же все эти люди так ждут казни? На деревьях и даже на крышах деревянных домишек сидят любопытствующие. Дикость какая. Ничего себе, век Просвещения! Государыня Екатерина Вторая издает манифест о четвертовании! Уму непостижимо. Вероятно, только моему слабому уму это непостижимо. Ум мой почему-то занимает все что угодно, кроме собственного благополучия. Так что слабость его очевидна.

Казнь Мировича

И все же, если напрячь последние интеллектуальные способности, можно припомнить, что Мирович был одним из заговорщиков 18 столетия, которое, как известно, было веком дворцовых переворотов. Очень наивно и очень по-рыцарски он пытался возвести на престол законного наследника Ивана Антоновича. Было это вскоре после воцарения Екатерины Алексеевны. Значит, на мой вопрос: «Какой сейчас год?», ответ есть: примерно середина 60-х годов 18 века. С Мировичем все ясно, его сейчас казнят и тут уж ничего не поделаешь. Но я-то зачем оказалась здесь? Непонятно. Я так задумываюсь о бессмысленности своего перемещения во времена Екатерины, что перестаю следить за тем, что происходит у Кронверка. А на лобном месте, что-то происходит. Мальчишка, за которым я увязалась, сумел забраться высоко на дерево, и его грязная пятка весело болтается у моего лица. Я дергаю пацана за ногу и говорю:

– Сынок! (терпеть не могу, когда кого-то зовут «сынок» или «доча». Но, ведь «это я из роли, из роли…») Пожалей бедную женщину, скажи, что там делается. У меня зрение слабое, ничего не вижу. Мальчишка дрыгает ногой и молчит.

– Я тебе копеечку дам. – добавляю я, тряся в ладони горстку монеток, которых мне накидали, пока я была в беспамятстве.

Малец, скосив глаза на монетки и утерев нос рукавом, неохотно начинает рассказывать: