Сирота растянул губы в улыбке.

– Ну, вот, а говорил, «нет волыны, нет волыны». Нашёл стало быть?

– Может, и нашёл, – кивнул я. – Дальше что?

– Дальше? – Сирота осклабился. – Ствола мало. Дел ты наделал, накосячил, короче, въезжаешь? Может, ты и нормальный кент, да только как тебя отпускать-то?

– Не понимаю, – удивился я. – Какие косяки? Я тебя первый раз сегодня увидел, вообще-то.

– Да я что, величина не самая крупная, – спокойно усмехнулся он.

Надо сказать, он никак не отреагировал на пистолет, не было никакого мандража или чувства неуверенности, ничего такого. Стойкий дядя, может, и не глупый.

– Ну давай, – кивнул я. – Расскажи уже.

– Есть несколько моментов. Да ты пей чай, пей, и викторию наяривай. Любка моя старалась.

Я кивнул, но интереса к варенью больше не проявлял.

– Короче. Есть такой авторитетный кент, звать Голод. И ещё один фраер приблатнённый Зуб. Голода ты ментам подставил, так? Так. А Зуба на бабки прокинул.

– Чего? – покачал я головой и усмехнулся. – Зуба? аЗубу хер отстрелили, если ты не в курсе, причём, без моего участия. Знаешь почему? Рот широко открывал. На чужое, кстати.

– Ну, может, и так, – пожал плечами Сирота. – Но я не прокурор, чтобы разбираться. Голод маляву прислал, поэтому и то. Сначала бабки, потом перо в бок. Они воткнутся в лёгкие от никотина чёрные…

Сирота улыбнулся и подмигнул.

– Да ещё и ствол, – продолжил он, – тот, что у молодого Храпа увёл. Это он, кстати?

Я помолчал. Первое желание было подтвердить, что да, он, чистый храповский ствол, а потом сдать Сироту Ирине. Выйти и сразу позвонить, чтоб его тёпленьким взяли за хранение да ещё и с отягощением в виде кровавого следа, тянущегося за пушкой.

– Нет, – мотнул я головой. – Тот ствол давно уже в милиции, из него мента грохнули.

Я решил попробовать с этим Сиротой… Не знаю, не то, чтобы решил, просто надо было попробовать… Союзники в «социально близкой» среде были нужны, а опираться лишь на взбалмошного Сапфира было не слишком разумно.

– У этого ствола история так себе. Не советую при себе иметь в случае задержания.

– О как! – хмыкнул он. – А зачем принёс тогда?

– Ну… шнырь твой просил сильно. Плакал.

Сирота заржал.

– Шестак что ли? Ты его, значит, пожалел за слёзы его? И чего мне делать с волыной этой?

– Да, что хочешь, то и делай. Можешь Шестака своего на кичман законопатить.

– Э! Ты за языком присматривай.

– Ладно, – усмехнулся я. – Кстати, Любу твою я не пугал и не угрожал, я такими делами не занимаюсь.

– А какими ты занимаешься?

– Я? Только серьёзными. А ты? Ты за что сидел?

– Да ни за что! – весело воскликнул он и развёл руками.

– Понятно, – засмеялся я. – Не скажешь, значит.

– Да, чё хорошему человеку не сказать? По сто третьей я шёл. Семерик отмотал.

– Это что? Грабёж что ли?

– А ты, я вижу явно не мусор, – осклабился Сирота. – Если не придуриваешься, конечно. Предумышленное, от трёх до десяти.

– А-а-а… – кивнул я.

– Так вышло, – сказал он и недовольно поморщился, посмурнел.

– Типа, не мы такие, жизнь такая?

– Типа, – подтвердил он и, помолчав, добавил. – В драке…