– Ты вот ответь, – не унимался Шунь Фо, – оно того стоило? Стоило ли? Жил бы себе в своей Шэнью (в переводе с китайского Дух, воплощение Неба) забытой деревне, плодил детишек, собирал рис и пас скот, вечерами философствуя о природе бытия, так нет, ты решил, что сможешь одолеть великого Ли Сы?

– Я решил попытаться, – защищался Чжу, – нет, я должен был.

– Ну вот и попытался. Мда .. ты точно 250! А еще говоришь, что философ. Разве ваше конфуцианство или что ты там исповедуешь, не учит смирению?

– Конфуцианство не религия, а учение, – парировал Хань, – его не исповедуют, ему следуют!

– Ой, да какая там разница? – брезгливо отмахнулся Шунь. – Суть одна. Своим поступком ты пошел против постулатов ученых, которых ты так рьяно защищаешь, защищаешь ценой собственной жизни, не так ли? Вот силы Неба и покарали тебя.

Чжу Хань истерически засмеялся.

– А Ли Сы, этот гнусный предатель, не нарушает законов Неба, призывая убивать невиновных, нет? Не нарушает ли он их, идя против наставлений своего Учителя Сюнь-Куаня ? Не нарушает эти законы, опуская народ в пучину невежества? – тяжело дыша прокричал пленник.

– А он имеет власть, – пожал плечами Фо, – ему можно. Он даже не стал реагировать на грубое высказывание в адрес советника.

– Нет, страж, никому нельзя, – угрюмо бросил молодой философ, – никому нельзя.

– Вот я исповедую ценность Жизни, – после нескорой паузы продолжил Шунь. – Мне безразлично, кто стоит у власти и какие приказы отдают. Я сижу и не высовываюсь, делаю, что велят и работаю при дворе. Всегда в курсе всех событий, потому и дожил до сорока двух лет и ращу пятерых детишек. А ты со своим вероломством не успел даже вкусить большинство прелестей жизни, как уже скоро помрешь.

– Зато я паду с честью! – выпалил Чжу.

– Ой не смеши, – скривился солдат, – какая честь в том, чтобы умереть как убийца-неудачник? Лучше бы жил достойно, а не погиб, как преступник. О тебе забудут через минуту после казни, а твой труп, выброшенный на помойку, обглодают черви да дикие животные и по-твоему это честь?

Чем больше продолжался диалог, тем хуже становилось бедному Ханю. Он с подозрением смотрел на стража. «А этот хряк, от которого разит как от отходов, не так и прост», – подумал пленник. Сначала он показался ему тупым солдафоном, грязным невежей и садистом, но Чжу все больше склонялся к мысли о том, что он мог ошибаться. Правда, таившаяся в словах Фо, ранила. Тело сильно затекло, лежать связанным было предельно неудобно. А этот диалог хоть немного отвлекал. Благо, удалось выпить воды.

– Если все будут молчать, то те, у кого в руках власть, будут и дальше делать, что вздумается, – решил оживить беседу Чжу.

– Ха – ха – ха, – по слогам проговорил Шунь, – тебя что, в детстве уронили? Ты думаешь, если будешь пытаться, нет, даже если убьешь кого-то из высших чинов, то у тебя кто-то начнет спрашивать разрешение, что ему делать?

– Нет! Но если народ не допустит беспредела, то власть будет вынуждена к нему прислушаться!

Страж обернулся. Взгляд его уже не был саркастичным. Он смотрел на бывшего ученика Цань Цзы с сочувствием.

– Ты не китаец, парень, – цокая языком заключил он. – Не, ну выглядишь ты конечно, как китаец и родился ты в Китае, но душа у тебя не наша.

– Что ты имеешь ввиду? – возмутился Хань. – Ты несешь вздор.

«Видимо, перепил чоуцзю (китайское традиционное вино, сделанное из клейкого риса. Прим. Автора) – смекнул пленник. – А может, он как скиф, употребил опиум, вот и пригрезилось всякое» – продолжал внутренний диалог юноша. «Учитель рассказывал мне про опиум. И как от его употребления привидеться может разное. Мудр был Учитель».