* * *

Учиться пошел сначала в начальную четырехлетнюю школу. У нас, на улице. Моторная называлась. Через два дома от нас стоял не очень большой, однако и не маленький сруб, в котором и размещалась наша начальная четырехклассная школа.

В пятый класс пришлось идти в сельскую школу в Тишовке. В городе ближайшая была где-то далеко, в другом районе. До тишовской школы километра три приходилось топать. Вспоминается, как зимой, бывало, в потёмках ещё, бежишь в суконном пальтишке, перешитом из отцовской поддевки, по вьюжному полю, по занесенной снегом тропинке…

Учился так себе, но не из последних в классе был. Дружные, какие-то семейные отношения в школе были. Добром вспоминаю свою классную, учительницу русского языка и литературы Беллу Вениаминовну Лифшиц. Умная и добрая женщина была, и педагог хороший. Где-то уже в восьмом классе, она удивительно тонко старалась наладить мои отношения с одноклассницей Галкой Валушковой, в которую я неудачно был влюблен. И помирила. Настолько удачно и прочно, что мы с этой Галей, где-то лет через двадцать, уже оба семейные, вместе разыскали её в Могилеве (она и тогда в городе жила), явились с цветами и подарками. Добрая, по-человечески душевная встреча получилась.

Помню учителя немецкого языка Николая Ильича Подольского. Он в школе еще и музыкальный кружок вел. У него я впервые к музыке приобщился. На домре учился играть. В школьном оркестре. Нравилось. Настолько, что однажды, когда первый раз, после долгих репетиций по отдельности, стали, наконец, играть маленьким ансамблем, вместе – у меня, от восторга по поводу того, что при моем участии зазвучала гармоничная мелодия, случился первый детский оргазм – поллюции, кажется, называется. Напугался и растерялся тогда пацаненок Вова Черняков. Виду, конечно, постарался не подавать, но…Это, наверное, был первый сигнал веселой трубы наступающего отрочества. Детство заканчивалось.

Часто, с горечью и раскаянием вспоминаю я свою детскую непутевость, а иногда и вовсе грубую глупость своего поведения или просто разговоров с отцом. Уже потом, с годами пришло осознание каким неповторимо добрым и скромным, дружелюбным с нами сыновьями, да и со всеми он был.

Не забуду никогда как по-христиански душевно, заботливо и удивительно спокойно прощался отец со мной перед смертью. Было это в июне 1963 года. Он умирал в больнице от рака желудка. После операции, которая не оставила никакой надежды на улучшение. Я тогда уже работал в Чаусах.

Приехал на выходные, узнал от мамы, что операция подтвердила неизлечимый рак желудка – испугался, растерялся – первый раз в жизни о смерти близкого человека, разговаривали.

Пошел проведать отца в больнице. Молод был, жизненного опыта ещё никакого, если честно, трусил, не знал, как вести себя при встрече с умирающим отцом. Взял, и для храбрости махнул стакан вина креплёного. Пить тогда я ещё не умел, ну и поплыл маленько.

Сижу у кровати отца на табуретке, принес ему сок из голубики, как он просил. У него из живота какая-то трубка резиновая выведена наружу. Разговаривали о о моей работе, еще о чем-то. А потом отец и говорит мне с почти застенчивой улыбкой: «Видишь, сына, как получилось. Думал, что приболел малость, а обернулось вон как серьезно. Ну, да что уж, от судьбы не уйдешь» …

Я в ответ что-то невнятное начал бормотать, а отец в ответ засмеялся тихонько: – Э, сынок, да ты, по-моему, выпивши малость. Да не стесняйся ты, ничего страшного. Знаешь, что скажу: жить надо, радоваться, что Бог подарил жизнь, и благодарить Его. Пей пока пьется, ешь, пока можешь есть. Живи сегодня. А то вот случится что-то как у меня – и хотелось бы сейчас скушать что-нибудь, да и выпить бы согласился. А нельзя. Живи сынок – не бойся жить.