Я естественно, в тот же день составил, как положено, письмо генералу и в офицерском городке в почтовый ящик бросил. Снова, значит, в обход родимых моих командиров специального назначения ВДВ.

И что? А ничего, я уже к тому времени к чудесам привыкать начал. Ждал, грешный, благодатного известия. Недели через две приходит из штаба Белорусского военного округа новая бумага на имя командира бригады. Уволить, пускай едет, не надо, мол, МГИМО МИД СССР обижать.

Ну! Кто из вас, дорогие вы мои родственники и потомки, может сказать после этого, что Владимир Николаев сын Черняков не был ух, каким бравым и упрямым мужиком в молодости?

Часть II

I

6 августа 1966 года, демобилизованный сержант Черняков выставил корешам-сослуживцам пару бутылок, посидели, попрощались, адресами обменялись, и поехал я в Могилев к маме. А в конце августа уже устраивался в институтском общежитии на Новочеремушкинской.

Про студенческие годы что вспоминать? Трудно было первые два года. Однокурсники мои в большинстве были выпускниками спецшкол, а значит, свободно владели одним, а то и двумя иностранными языками. Детишки всяких там партийных, военных и мидовских начальников. Родители готовили их втак обойму будущих правителей государства нашего. У каждого из отпрысков уже в институте были гарантированы абсолютно реальные перспективы быстрого и беспроблемного продвижения наверх, к власти, к обеспеченной и сытной жизни в элитных домах в центре Москвы, на дачах с огромными участками в Подмосковье, на лучших курортах и в санаториях у нас и за границей.

Таких как я, провинциалов-самоучек, в том числе так называемых «от станка», набирали по специальной квоте, которая должна была свидетельствовать о том, что «родная» партия подпитывается здоровой кровью родного народа из низов. На курсе нас таких было три-четыре человека. Кроме меня, например, Яшка Пляйс, он тоже из армии поступал. Немец, из семьи поволжских немцев (сейчас он – доктор наук, профессор Высшей школы экономики).

Меня определили в группу английского языка, вторым должен был начать учить со следующего курса язык хауса. До того времени я и слышать не слышал, что есть такое, вишь, наречие. Оказывается – в Африке, на севере Нигерии. Слава Богу, на следующий год, законтрактованный было носитель этого диковинного языка, не явился в Москву и мне благополучно предложили вторым языком учить испанский.

На первом курсе соблазнил меня декан факультета учиться на открывшемся как раз в том году отделении международной журналистики (факультет по этой специальности значительно позже открыли). Продержался я на журналистике только год. После весенней сессии мы с новым моим приятелем, Сашкой Максимовым правдами и неправдами добились в деканате перевода на факультет «международные отношения». Даже, кажется, что-то из предметов доставать ради этого пришлось. Неожиданно слабенькой оказалась инициатива ректората с отделением журналистики. Не было нормальной учебной программы, преподавателей слабых, неподготовленных набрали, материальной базы практически никакой. При желании и склонности к этой профессии, можно было терпеливо ждать два-три года, пока все наладится, но к тому времени и учеба уже к концу подошла бы.

На факультете МО попал в группу завлекательной специализации – Великобритания и доминионы. Ничего, сравнительно ровно, вроде бы учился. В отличники, конечно, не вышел (еще чего! С моим-то провинциальным багажом). На третьем курсе двойку по английскому языку в зимнюю сессию схватил. Даже выгнать из института грозились дамы с языковой кафедры. Жестокие леди были. Но – профессионалы высшего класса. И давили на студентов справедливо. Язык у дипломата обязательно должен быть не просто хорошим, а очень хорошим. Пересдал я, слава Богу, английский вовремя. Не из лени или тупости филологической в отстающих оказался. В группе нас было шесть человек, и все, кроме меня, владели английским еще до поступления в институт. Ну, преподаватель на них и ориентировался, совестливо сдерживая, ради меня и по обязательной методике, желание рвануть впереди плана. Так что мои однокашники учебник дома даже не открывали, а я парился ночами, зазубривая сотни новых слов и усваивая особенности британского, будь оно неладно, произношения. Только на четвертом курсе стало мало-помалу легче. Вошел уже в язык, оставалось только побольше читать и читать. Времени, естественно, не хватало, но нахальства прибавилось, и на занятиях с преподавателями легче стало (уже разные работали с нами: литературный, военный перевод, разговорный язык и диалекты, пр.).